РОМАН РУВИНСКИЙ
[Мы публикуем фрагмент не завершенного еще исследования Р.З. Рувинского. Готовящаяся монография посвящена проблеме трансформации правопорядка в условиях глобального кризиса начала XXI века. В настоящем фрагменте автор пытается схематично обрисовать структуру глобального кризиса, отмечая симптомы нынешних тревожных времен. Описание экономической составляющей сегодняшнего “безвременья” будет опубликовано отдельно.]
В работе американского социолога И. Валлерстайна «Конец знакомого мира» (1999) приводится интересное провидческое замечание ее автора относительно того времени, в которое мы сейчас живем. «Мне представляется, – пишет Валлерстайн, – что [социум] первой половины XXI века по своей сложности, неустойчивости и вместе с тем открытости намного превзойдет все, виденное нами в веке XX-м» [1]. По мнению ученого, современная миро-система (т.е. современная модель общества, современный социальный порядок) «вступила в стадию завершающего кризиса и вряд ли будет существовать через пятьдесят лет». «…переходный период, – рассуждает Валлерстайн, – будет грозным временем потрясений, поскольку цена перехода крайне высока, его перспективы предельно неясны, а потенциал воздействия небольших изменений на итоговый результат исключительно велик» [2].
Маркерами, указывающими на состояние подступающего (или уже наступившего?) кризиса для Валлерстайна являются крах прежних идеологий, утрата доверия общества к ранее существовавшим экономическим моделям, подрыв легитимности современных государств в массовом сознании, а также кризис господствовавшей в XIX – XX веках научной картины мира и самой науки как организованного знания, но первый – и быть может, наиболее значимый – вывод, который делает ученый, состоит в том, что «прогресс, вопреки всем наставлениям Просвещения, вовсе не неизбежен». «…я ожидаю серьезных потрясений, сопоставимых с теми, свидетелями которых мы были в 90-е годы, распространяющихся от босний и руанд нашего мира до более богатых (и, предположительно, более стабильных) регионов мира будущего (таких, как Соединенные Штаты)»[3], – это более чем серьезный диагноз нашего времени, исходящий из уст одного из наиболее уважаемых и востребованных сегодня мыслителей, из уст человека, которого вряд ли можно обвинить в пессимизме и фатализме.
Мы действительно оказались в очень непростом временном промежутке. Становится все очевиднее, что жить, как прежде, как привыкли, более невозможно, но все еще нет никакой ясности относительно того, в каком направлении идет развитие, к чему движется мир. Такая неопределенность позволяет одним продолжать делать вид, что ничего существенно нового не происходит (хотя это дается им все труднее), других же, напротив, погружает в фаталистические и едва ли не апокалиптические мысли о конце времен. Но если «знакомый мир» меняется или уже изменился, значит, эти изменения могут быть как-то описаны, зафиксированы.
Каковы же симптомы нынешних тяжелых времен? Действительно ли положение дел в отдельных странах и в мире в целом может быть охарактеризовано как кризис? И если это кризис, то каковы его масштабы? Ниже мы попытаемся составить схематичный (и с неизбежностью – упрощенный) набросок к описанию структуры кризисного состояния современного общества.
Война
Если нынешний кризис выступает как кризис модели индустриального общества, а его характерной чертой является повсеместное использование деструктивных практик для управления социальными процессами, получения прибыли и даже для духовно-интеллектуального осмысления современного положения, то первым симптомом (элементом структуры) этого кризиса, безусловно, является распространение войны по всему Земному шару. Конечно, вооруженные конфликты преследуют человечество на всем протяжении его истории, и прошлый век в этом отношении является едва ли не рекордсменом: потери среди солдат и мирного населения в двух мировых войнах [пока] значительно превосходят данные по числу жертв современных конфликтов. Другое дело, что изменились сами войны: они более не сводятся к противостоянию регулярных армий, а предполагают использование самого широкого арсенала средств – от террористических актов против мирного населения до распространения в обществе панических настроений и кибератак на компьютерные сети.
География современной войны обширна. Только за последние годы вооруженные конфликты расползлись по большей части мусульманского мира и даже затронули сравнительно благополучную Европу, имеется несколько очагов напряженности в Азии. Если сгруппировать страны, в которых так или иначе имели (или имеют) место акты вооруженного противостояния, относящиеся к современным войнам, по регионам, картина будет выглядеть примерно следующим образом:
в Азии: Бутан (2003-2004), Индонезия (перманентно с низкой интенсивностью), Китай (перманентная напряженность с низкой интенсивностью столкновений в Синьцзян-Уйгурском автономном районе), Пакистан (2004 – н.в. на северо-западе страны), Таиланд (2004 – н.в., юг страны), Филиппины (перманентно);
в Европе: Грузия (2008), Македония (2001), Россия (перманентно – противостояние терроризму, в открытой форме: 2008, 2014 – н.в.), Украина (2014 – н.в.), Франция (2015);
на Ближнем Востоке и в Магрибе: Афганистан (перманентно), Египет (2011 – н.в.), Израиль (перманентно), Ирак (2003 – н.в.), Иран (2004 – н.в., эпизодически), Йемен (2015 – н.в.), Ливан (2007, 2008, 2014 – н.в., эпизодический характер), Ливия (2011 – н.в.), Сирия (2011 – н.в.), Турция (2012 – н.в.);
в Черной Африке: Мали (2012 – н.в.), Конго (2004-2008), Кот-д’Ивуар (2002-2007, 2011), Нигерия (2011 – н.в., эпизодически), Сомали (2006-н.в.), Союз Коморских Островов (2008), Судан (2003-н.в.), Центральноафриканская республика (2012 – н.в.), Чад (2005-2010), Южный Судан (2012, 2013 – н.в.).
Безусловно, имеются различия в характере, продолжительности и интенсивности актов вооруженного противостояния в указанных странах. В некоторых из них осуществляются крупномасштабные войсковые операции, сопровождающиеся артиллерийскими обстрелами, захватом населенных пунктов, авиационными бомбардировками территории – такие операции зачастую требуют всеобщей военной мобилизации. В некоторых же имеют место лишь отдельные атаки, отдельные акты вооруженной борьбы. Большинство вооруженных конфликтов последних лет – войны, вырастающие из внутренних конфликтов, хотя сегодня ни один из них не ограничивается лишь рамками одного государства, вовлекая в поле противостояния множество государств. Как отмечают М. Хардт и А. Негри, современные войны «разворачиваются внутри глобальной системы, ею обусловлены и, в свою очередь, на нее воздействуют», следовательно, «ни одну локальную войну нельзя рассматривать изолированно, нужно видеть в ней часть грандиозного сочетания обстоятельств, в той или иной степени связанную и с другими зонами боевых действий, и с районами, где в данное время они не ведутся» [4].
Новые войны, которые мы можем наблюдать, более не ведутся по формам; цель в них преобладает над выбором оптимальных средств. Особенностью большинства таких конфликтов является широкое участие в них негосударственных организаций: различных оппозиционных движений, религиозных и политических организаций, криминальных группировок. Война более не имеет четких пространственных границ. Она может вестись в пределах одного государства, а затем распространиться на территории соседних государств. Удары могут наноситься отовсюду, кем угодно и по кому угодно: все чаще непосредственными объектами атак становятся мирные жители, вообще не имеющие отношения к сути противостояния. Еще в начале 90-х годов XX столетия военный историк Мартин ван Кревельд предсказывал, что в новой войне, свидетелями которой мы сегодня становимся, стирается различие между вооруженными силами и гражданским населением, а государство лишается своей монополии на вооруженное насилие в пользу организаций иного типа [5].
Не будет преувеличением сказать, что современная война – это гражданская война в мировых масштабах; война, от которой все сложнее укрыться, и ее следствием является состояние всеобщей и перманентной незащищенности, постоянного риска. Таким образом, война в том или ином виде, либо непосредственная опасность вооруженного кровопролития в наши дни являются реальностью практически для любой страны. Сама мирная жизнь, будучи наполнена страхом, постоянным ожиданием угрозы, чрезвычайными мерами на случай атаки изнутри и извне, становится все менее отличимой от военного времени.
Экологические тупики
Следующая составная часть структуры современного глобального кризиса – экологический кризис.
Мы часто не задумываемся над тем, сколь многим обязаны природе, дающей нам комфортную среду для жизни, пищу, энергию и сырье для создания всего того, что окружает нас. Без пахотных земель, пастбищ, лесов, водных ресурсов человечество было бы поставлено на грань вымирания. Сегодня экологи обоснованно бьют тревогу, указывая на масштабные загрязнения воздуха отходами производства [6], сокращение пахотных земель и лесных угодий, растущие в ряде регионов проблемы с дефицитом воды [7]. На Земном шаре проживает уже более 7,2 млрд человек [8], и все это население нуждается в среде обитания, способной удовлетворять по крайней мере основные естественные потребности человека. В не меньшей степени современное человечество нуждается в энергоресурсах, способных обеспечивать нужды производственной, торговой и бытовой сфер, существование городов. Без этих ресурсов встанут промышленность, транспорт, произойдет резкое подорожание товаров, а люди окажутся в буквальном смысле впотьмах, без горячей воды и обогрева своих жилищ. Пока не наступил глобальный кризис рынка энергоресурсов, такая картина жизни может восприниматься как кошмар из голливудского фильма-катастрофы, однако, как отмечают эксперты, проблема вовсе не так далека, как нам хотелось бы.
Так, в последние годы ученые активно обсуждают предложенную в свое время геофизиком Мэрионом Кингом Хаббертом концепцию «пика» нефти, которая методологически может быть применена и к другим полезным ископаемым (в первую очередь – к природному газу). «…сколько нефти и газа осталось в мире? – задается риторическим вопросом группа исследователей из Государственного университета Нью-Йорка (США). – Ответ: много. Хотя, пожалуй, не так уж и много, учитывая наши растущие нужды, и, может быть, совсем немного того, что мы можем использовать с достаточной финансовой и, в особенности, энергетической выгодой. <…> Вопрос состоит в том, будет ли у нас что-то наподобие того количества [нефти и газа], которое мы используем сейчас по ценам, делающим возможным то, к чему мы привыкли» [9]. Согласно современным научным данным, США уже пережили пик добычи нефти на рубеже 1960-1970 годов [10]. По отдельным оценкам, в 2005 – 2006 годах был достигнут и мировой пик нефтедобычи [11], но даже если это не так, перспектива его достижения в ближайшие годы более чем вероятна. При этом на настоящий момент отсутствуют достаточно дешевые, доступные и, что самое важное, возобновляемые альтернативные источники энергии, которые бы смогли безболезненно заменить углеводородное топливо. Как отмечается в докладе Международного энергетического агентства “World Energy Outlook” за 2012 год, ископаемые виды топлива (нефть, уголь и природный газ) при любых сценариях по крайней мере до 2035 года будут обеспечивать подавляющую долю энергетических нужд населения планеты [12].
Нехватка энергоресурсов, усложнение и, как следствие, удорожание их добычи, сокращение открытий новых месторождений ставят на повестку целый ряд вопросов: существенное снижение уровня потребления, рост экономического неравенства, актуализацию борьбы за сохранившиеся источники энергоресурсов. В конечном счете, энергетический кризис с неизбежностью ведет к новым войнам (войнам за ресурсы), деградации и разрушению отдельных государств, росту напряженности внутри современных обществ.
Все против всех
Третьим важным симптомом, который, безусловно, должен быть отмечен при описании переживаемого сегодня кризиса, является усложнение социальной структуры, а вместе с этим – конец прежней социально-классовой структуры, которая определяла основные политические паттерны и сценарии в прошлом веке.
Пожалуй, сегодня можно с уверенностью утверждать, что та классовая структура, которая была характерна для XIX – XX столетий и определялась противостоянием относительно легко поддающихся идентификации социальных групп, теперь заметно усложнена и размыта. Тогда как классовая борьба, еще полвека назад выступавшая одним из главных нарративов истории и понимавшаяся, прежде всего, как противостояние двух основных социальных групп – наемных работников и капиталистов, перестала быть определяющим фактором политического процесса, а сама возможность институционализации рабочего класса как «класса для себя» [13] все чаще ставится под сомнение [14], социальные антагонизмы и сопутствующая им вражда никуда не исчезли.
Современный социум, характеризующийся крайней разобщенностью, представляет собой переплетение интересов и связей множества довольно узких и нередко случайно сформировавшихся (вернее, сформировавшихся на основе иллюзии общности интересов) объединений людей. При этом социальные антагонизмы, присущие прежней классовой структуре, никуда не исчезли – напротив, они умножились пропорционально фрагментации общества, они всё так же непримиримы и в любой момент способны вылиться в физические столкновения. Сегодня не ясно, что представляет собой так называемое «гражданское общество» – нечто, объединенное определенными интересами и ценностями, или же множество локальных сообществ (верующих, интернет-пользователей, мигрантов, коренных жителей и т.д.), отстаивающих лишь свои узкогрупповые интересы и в любой момент, вполне в духе Гоббса с его «homo homini lupus est» [15], готовых вступить в схватку друг с другом. В этой связи нельзя не согласиться с наблюдением председателя Конституционного Суда Российской Федерации В.Д. Зорькина, подметившего, что «чаще и чаще население ведет себя не как единое общество, пронизанное мощными связями, а как совокупность разорванных социальных сред» [16].
Современное общество представляет собой гетерогенный комплекс недружественных друг другу групп, разделенных по национальному, расовому, конфессиональному, имущественному признаку, по признаку принадлежности к коренному населению соответствующего региона или к приезжим, по признаку проживания в центре страны или на ее периферии и т.п. В каком-то смысле эта картина не является новой, поскольку такого рода разделения имели место всегда, и ни одно общество, за исключением разве что первобытного, не является полностью однородным. Дело, однако, состоит в том, что еще в прошлом веке существовали вполне ясные перспективы объединения и реформирования общества вокруг той или иной устойчивой социальной общности (класса, нации) и на основе присущей этой общности идеологии, тогда как в современных сложно организованных обществах ни одна социальная группа не способна претендовать на подлинную идейную гегемонию и выступать в качестве субъекта, интегрирующего социальное пространство. Пролетариат (наемные работники, трудящиеся), не исчезнув как социальная функция, исчез как организованный класс, осознающий себя в качестве такового, причем значимую роль в этом сыграли специфически современные формы организации трудовых отношений (заемный труд, неформальная занятость, аутсорсинг, широкое привлечение работодателями низкооплачиваемых трудовых мигрантов и т.п.). Так называемый «средний класс», всегда являвшийся воображаемым явлением, идеальным представлением, закончился, так и не начавшись: кризисные явления в экономике сделали его положение предельно зыбким, уравняв с потерявшим голос и лицо пролетариатом. Крупный капитал, безусловно, существует – это, пожалуй, едва ли не единственный сегодня класс-для-себя, однако он по определению не способен выступать интегрирующим звеном в системе социальных отношений, создавать позитивную повестку для всего общества, ибо живет за счет манипулирования другими: желаемая его задача – оставаться незаметным, невидным, быть в тени, выставляя перед собой (и подставляя) государственную бюрократию или собственников помельче, обращая на них гнев и недовольство низов. Нация по большому счету также является понятием вчерашнего дня: сегодня возможны разве что дешевые спекуляции на тему национальной идентичности, тогда как для большинства современных народов (и это в первую очередь касается народов Европы) национальность и этничность отныне являются не объединяющими, а разъединяющими факторами, инструментами разрушения существующих государств и распространения вражды. Время учреждения и конструирования наций прошло. Народы Востока строят свою идентичность, скорее, вокруг религии, европейские же нации более не способы даже эффективно отстаивать свое существование в качестве таковых. Исламская религия, в своих наиболее радикальных фундаменталистских формах заявляющая претензию на позитивный проект объединения народов, на деле также является не более чем инструментом дезинтеграции и сеяния вражды.
Современное общество столь фрагментарно, что оно способно лишь умножать свою фрагментарность [17]: любая новая идентичность здесь выливается в новые противоречия, взаимную ненависть и борьбу всех со всеми. Поскольку в XXI веке социальные противоречия уже невозможно втиснуть в старую схему противостояния наемных работников и их хозяев, труда и капитала, не может существовать и позитивных моделей их разрешения. Таким образом, эти противоречия могут только накапливаться, выливаясь уже не в классовую войну и не в борьбу за утверждение нации – так или иначе нацеленные на позитивный исход, т.е. на перестройку общества на основе той или иной конструктивной повестки, – а в войну всех против всех, в войну бесконечную. Это признак того, что современный социум не просто переживает кризис, но и воспроизводит его.
Россия является в этом отношении одним из наиболее проблемных мест. В ней проживают представители более чем полутора сотен национальностей [18], относящиеся к различным религиозным конфессиям и приверженные различным культурным традициям, показатели имущественного расслоения – одни из самых высоких на планете (так, по данным швейцарской финансовой группы “Credit Suisse”, в нашей стране 110 наиболее состоятельных граждан владеют 35% всего национального богатства [19]), значительно различается образ жизни жителей Москвы и образ жизни жителей других уголков страны, трудовая миграция – не только из соседних неблагополучных государств (преимущественно, государств Средней Азии), но также и внутри страны, из одних, менее благополучных регионов, в другие, более благополучные – обостряет давно тлевшие социально-экономические и межкультурные противоречия. Пока правительству удается поддерживать приемлемый уровень жизни для большинства населения, канализировать вспышки социального недовольства и сглаживать конфликты, ситуация в обществе остается под контролем, однако стоит допустить резкое усугубление социально-экономических проблем, снижение уровня жизни и углубление неравенства различных категорий населения, как status quo взорвется.
Духовный релятивизм
Во многом раздробленности современных обществ на многочисленные фракции, состоящие в отношениях взаимной неприязни друг к другу, способствует отсутствие общих, единых для всех или хотя бы для большинства ценностей и социальных норм. В этом нет ничего удивительного, поскольку наше время характеризуется небывалой степени духовно-культурным релятивизмом, под которым следует понимать, прежде всего, размывание существовавших ранее морально-нравственных, этических и эстетических норм без формирования устойчивых новых, фактическое признание права любой социальной группы, сообщества на формирование собственных правил и ценностей, не менее значимых, чем нормы и ценности, разделяемые большинством (хотя понятие «большинство» само собой теряет смысл в таких условиях).
Мы живем в удивительное время. Традиционные системы морали, этики, эстетики обанкротились еще в прошлом веке. Индустриальная модель развития и модернизм в культуре переварили социальные нормы предшествующих эпох, сделав рационализм основным принципом организации духовно-культурной жизни. С философской точки зрения, это было время строгих идеологий, конкретных целей и четко противопоставляемых друг другу партий (в широком смысле этого слова). Новый век, духовно-историческое состояние которого вполне внятно репрезентует постмодернистская философия, готовится покончить и с этим, отказываясь от попыток объективного описания и объяснения мира, достижения какой-либо истины и преобладания каких-либо идей, норм и ценностей. Например, если для представителей традиционных обществ прошлого вопрос о существовании Бога (богов) выглядел бы неуместным в силу той огромной роли, которую религия играла в социальной регуляции, а модернистское мышление индустриальной эпохи, напротив, было настроено на отрицание всего трансцендентного, в сегодняшних духовно-культурных условиях на данный вопрос не может быть ответа, он совершенно бесполезен, ведь можно согласиться с существованием всего, что желает субъект и во что он верит. Просвещение вкупе с произошедшими от него модернистскими концепциями заявляло о смерти Бога, мышление эпохи постмодерна готово поставить на его место Микки Мауса, искусственный интеллект или инопланетян – боги и действующие лица фантастических киносюжетов уравнены в своей ничтожности.
В эпоху «торжества Запада, западной идеи» субъективное подчиняет себе всё. Больше не может быть ничего обязательного для всех, кроме обязанности признавать окружающих в качестве полно- и равноправных субъектов (каковыми бы они при этом ни были). Любая фантазия, причуда, любое попрание норм, ценностей и чувств большинства выставляется в качестве допустимого средства самовыражения, поскольку сами эти нормы, ценности и чувства отныне мало что значат. Как мы помним, еще советский философ М.А. Лифшиц, угадывая магистральное направление культурного развития современных обществ, писал: «Нынешний мещанин не верит больше в нетленную красоту Венеры Милосской и Аполлона Бельведерского. Он повторяет банальности ходячего релятивизма, утверждающего, что нет никакой объективной истины, <…> что безобразное имеет даже преимущество перед прекрасным, как более “провоцирующее”…» [20]. Если бы он знал, как верны будут эти слова в начале третьего тысячелетия!
Новая система социальной регуляции строится на отсутствии иерархии ценностей; вследствие этого границы между понятиями «добро» и «зло», «справедливость» и «несправедливость», «моральное» и «аморальное» становятся чрезвычайно зыбкими: оценка поведения человека зависит теперь все больше от субъективных интерпретаций. Отсутствие иерархии, разумеется, не означает отсутствия каких-либо ценностей и норм, но представляет собой ситуацию, при которой любые, в том числе искусственно сформулированные, понятия о допустимом и запретном, полезном и вредном имеют примерно равные шансы, и значимость тех или иных из их числа определяется не их действительной социальной ценностью, а той силой, которой обладают в обществе формулирующие их социальные группы, той энергией убеждения и принуждения, которой эти группы располагают.
Акция арт-группы “Война”, 14 июня 2010 г.
В целом же любая последовательная социально-нормативная регуляция, основывающаяся на обязывании как методе воздействия на общественные отношения и поведение субъектов, в современном постиндустриальном мире воспринимается скорее как репрессивная. Прежние, привычные, веками формировавшиеся этические и нравственные принципы и правила постепенно опровергаются, меняют свои значения и смысловое наполнение – иными словами, разлагаются в специфически новых условиях современного мира. То, что считалось безнравственным, аморальным, недопустимым прежде, становится возможным, допустимым, нормальным. Социальные практики, считавшиеся ранее кощунственными и табуированными, превращаются в «заслуживающие понимающего отношения», презентуются перед массовым сознанием как правомерные способы самовыражения, не требующие осуждения действия и т.д. Характерным примером таких социальных практик можно считать кричащие эпатажные акции, рядящиеся в одежды современного искусства: оригинальный перфоманс группы «Pussy Riot» в Храме Христа Спасителя, изображение гениталий на Литейном мосту в Санкт-Петербурге их коллегами из арт-группы «Война», балансирующие между эпатажем и нарушением закона акции «художника» Петра Павленского и т.п. Такие действия, безусловно, по-прежнему осуждаются большей частью общества, но в то же время все большая – притом, активная – часть общества находит им оправдание [21]. На наших глазах доводится до логического конца, до абсурда духовно-культурная программа Модерна.
Впрочем, описанное не означает, что современное общество живет по принципу «Всё дозволено!». Хотя эрозия норм могла бы предполагать повышение толерантности к несоблюдению тех или иных строгих морально-нравственных императивов, которые были присущи прежним, более традиционным системам регуляции, в современном фрагментированном социуме, отягченном грузом множества нерешенных проблем и противоречий, любое мало-мальски значимое сообщество, напротив, склонно выставлять свои ценности и правила в качестве всеобще обязательных (если не самых главных), требующих признания и уважения. Здесь верующие с нетерпимостью инквизиции могут требовать от других соблюдения определенных религиозных запретов и ограничений, а представители сообщества сексуальных меньшинств – заявлять государству свои претензии на легализацию нетрадиционных брачных отношений и официальное признание так называемого «третьего пола» (third gender). Здесь коренные жители того или иного региона все больше склоняются к риторике защиты «исконной» этнической культуры от чуждых влияний, тогда как иностранные мигранты (например, мигранты из мусульманских стран в Европе) пытаются отстоять для себя право жить по собственным правилам в принимающей их стране. Здесь [про]западная интеллигенция либеральных и левых взглядов претендует на то, чтобы ей разрешили не уважать ничьи нормы и ценности, в том числе нормы и ценности государства, а сторонники правоконсервативных идей в ответ призывают не уважать интересы и ценности этой интеллигенции.
Как и на основании чего управлять всем этим муравейником, не имеющим определенных и разделяемых большинством норм поведения и ценностей? На чем строить осуществление власти? В эпоху «конца идеологий», о котором говорят философы [22], у властных институтов государства остается не такое уж большое поле возможностей. Это поле возможностей в целом можно свести к следующему ряду управленческих стратегий: а) прямое принуждение, опирающееся на позитивно установленные нормы (по сути – стратегия принудительной и искусственной гомогенизации общества, которая может рассматриваться со стороны исключительно как диктатура); б) управление различиями, предполагающее поддержание определенного баланса социальных сил и определенного уровня социальной вражды, время от времени сознательно направляемой в нужное русло; в) уход действующих властных институтов (государства) из сферы управления общественными процессами, предоставление существующим социальным силам возможности в полной мере реализовать собственные социальные программы и руководствоваться собственными социальными нормами, бороться друг с другом любыми доступными средствами и способами (допущение анархии в целях кардинального обновления политического ландшафта, устранения определенных одиозных групп, введения новых правил игры и возвращения в социальное пространство на новых условиях; фактически – перезагрузка всего общества, наиболее авантюрная и опасная стратегия).
Войны, экономические проблемы и экологические пределы развития, социальная вражда и духовно-культурный релятивизм – лишь наиболее зримая часть тех кризисных явлений, которые уже сделались отличительными приметами нашего времени. К перечню этих негативных явлений можно было бы добавить появление новых (свиного и птичьего гриппа, лихорадки Эбола) и возвращение забытых, казалось, смертоносных болезней, распространяющихся в считанные дни по всей планете невзирая на государственные границы и карантинные барьеры, вырождение современных политических элит, исчезновение «больших нарративов» в науке и философии и т.д. Впрочем, нет смысла в еще большем сгущении красок, ведь описанная картина современности и без того до боли напоминает мрачные предсказания европейских мыслителей конца XIX – начала XX вв.: Фридриха Ницше, Освальда Шпенглера, Питирима Сорокина, Мартина Хайдеггера и других. Так, например, П. Сорокин указывал на неминуемый и, как тогда казалось, скорый кризис западного общества и его культуры:
П. Сорокин
«Чувственные ценности будут становиться все более относительными и атомарными. Лишенные какого бы то ни было признания и действенной силы, они наконец покроются слоем пыли. Граница между истиной и ложью, справедливым и несправедливым, прекрасным и безобразным, между положительными и отрицательными ценностями начнет неуклонно стираться, пока не наступит царство умственной, моральной, эстетической и социальной анархии.
<…> Когда все ценности атомизируются, исчезнут авторитетное “общественное мнение” и “мировое сознание”. Их место займут многочисленные, противоречащие друг другу “мнения” беспринципных фракций и “псевдосознания” различных групп давления.
<…> Договоры и соглашения утратят остатки своей обязывающей власти. Построенный западным человеком за предыдущие столетия величественный договорный социокультурный дом рухнет. Его падение сметет договорную демократию, договорный капитализм вкупе с частной собственностью и договорное общество свободных людей.
<…> Грубая сила и циничный обман окажутся единственными атрибутами всех межличностных и межгрупповых отношений. Сила станет правом. В результате разразятся войны, революции, мятежи, общество захлестнут волнения и зверства. Поднимет голову bellum omnium contra omnes: человек пойдет на человека, класс — на класс, нация — на нацию, вера — на веру, раса — на расу.
<…> Свобода для большинства превратится в миф, зато господствующее меньшинство будет пользоваться ею с необузданной распущенностью. Перестанут существовать неотъемлемые права, Декларации прав или тоже отменят, или начнут использовать как красивые ширмы для неприкрытого насилия.
<…> Дряхлые, бесчеловечные и тиранические правительства вместо хлеба будут давать народам бомбы, вместо свободы — нести смерть, вместо закона — насилие, вместо созидания — разрушение. Их нахождение y власти будет, как правило, краткосрочным и неустойчивым, их будут все чаще свергать.
<…> уменьшится безопасность жизни и имущества, а, значит, покой в душе и счастье станут редкостью. Самоубийства, психические расстройства и преступления начнут расти. Скука поразит все более широкие слои населения» [23].
Признавая, что отдельные симптомы кризиса современного (т.е. западного по преимуществу) общества имели место более столетия назад, а вероятно, и еще раньше, на заре формирования индустриальной цивилизации и капиталистического хозяйства [24], мы все же не должны погружаться в метафизический фатализм, препятствующий пониманию той уникальной специфической ситуации, которая характеризует именно сегодняшнее, находящееся на рубеже второго и третьего тысячелетий, состояние миропорядка. Пожалуй, мы вполне можем в первом приближении именовать это состояние миропорядка глобальным кризисом, однако одного лишь указания на относящиеся к этому кризису составные части, по нашему мнению, явно недостаточно.
<Продолжение последует>
1 Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.: Логос, 2004. С. 5.
2 Там же. С. 5-6.
3 Там же. С. 6.
4 Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М.: Культурная революция, 2006. С. 14.
5 ван Кревельд М. Трансформация войны. М.: Альпина Бизнес Букс, 2005. С. 290, 291.
6 Как отмечается в отчете международной некоммерческой организации “Global Footprint Network” за 2010 год, человечество живет, не заботясь о ресурсных возможностях планеты. Так, в 2007 году общий экологический след всего человечества составил 18 млрд глобальных гектаров (гга), при этом биологическая продуктивность составила всего 11,9 млрд гга. (Global Footprint Atlas 2010. P. 18. // Global Footprint Network. URL: http://www.footprintnetwork.org/images/uploads/Ecological_Footprint_Atlas_2010.pdf).
7 «Вероятно, все большее количество людей будет испытывать острую нехватку воды из-за повышенного спроса в дополнение к изменению модели выпадения осадков, связанных с изменением климата», – сообщается в пятом оценочном докладе программы ООН по окружающей среде «Глобальная экологическая перспектива» (GEO5: Global Environment Outlook. C. 132 // UNEP. URL: http://www.unep.org/geo/pdfs/geo5/GEO5_report_Russian-low-res.pdf).
8 The World Factbook // Central Intelligence Agency. URL: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/xx.html (примерные данные по состоянию на июль 2015 года).
9 Hall Ch.A.S., Powers R., Schoenberg W. Peak oil, EROI, Investments, and the Economy in an uncertain future // Biofuels, Solar and Wind as Renewable Energy Systems: Benefits and Risks / ed. by D. Pimentel. Springer, 2008. P. 112; Mohr S.H., Evans G.M. Peak Oil: Testing Hubbert’s Curve via Theoretical Modeling // Natural Resources Research. 2008. Vol. 17, no. 1. P. 1-11.
10 Ibid. P. 116. См. график “Annual rates of total drilling for and production of oil and gas in the US, 1949–2005”.
11 См.: Patzek T.W. Exponential growth, energetic Hubbert cycles, and the advancement of technology // URL: http://gaia.pge.utexas.edu/papers/PatzekManuscriptRevised.pdf
12 World Energy Outlook 2012. Paris: International Energy Agency, 2012. P. 51 // URL: http://www.iea.org/publications/freepublications/publication/WEO2012_free.pdf.
13 См.: Маркс К. Нищета философии. М.: Мир книги, 2007. С. 404.
14 См., например: Gorz A. Farewell to the Working Class: An Essay on Post-industrial Socialism. L.: Pluto Press, 1982.
15 Гоббс Т. О гражданине // Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 271.
16 Зорькин В. Д. В хаосе нет морали // Российская газета. 2012. № 5958 (285).
17 Ср.: «Для Империи характерно тесное сосуществование совершенно разных типов населения, рождающее ситуацию постоянной социальной угрозы…» (Хардт М., Негри А. Империя. С. 313).
18 Итоги Всероссийской переписи населения 2010 года. Т. 4. Национальный состав населения // http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol4/pub-04-01.pdf
19 Global Wealth Report 2013 // https://publications.credit-suisse.com/tasks/render/file/?fileID=BCDB1364-A105-0560-1332EC9100FF5C83. P. 53.
20 Лифшиц М. Почему я не модернист? М.: Издательство «Искусство – XXI век», 2009. С. 133.
21 См. результаты социологического опроса, проведенного «Левада-Центром» в 2012 году: http://www.levada.ru/31-07-2012/rossiyane-o-dele-pussy-riot
22 См., например: Дугин А.Г. Четвертый Путь. Введение в Четвертую Политическую Теорию. М.: Академический проект, 2014. С. 28.
23 Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. М.: Астрель, 2006. С. 880-883.
24 М. Хардт и А. Негри и вовсе характеризуют весь период Модерна (начиная с эпохи Возрождения) как один большой кризис, порожденный непрекращающимся конфликтом между имманентными обществу созидательными силами и структурами стоящей над обществом власти. Завершение Модерна, с точки зрения авторов «Империи», не завершает кризис, а лишь усугубляет его: «Конец кризиса современности дал толчок распространению не имеющих широкого охвата и определенной природы кризисов, или, как нам представляется более предпочтительным говорить, всеобщему кризису». См.: Хардт М., Негри А. Империя. С. 81-84, 181.