РОМАН РУВИНСКИЙ

7 ноября 2017 года мир – вернее, та его часть, для которой проблема социальной справедливости в той или иной форме до сих пор представляется одной из центральных общественных проблем – отметил столетие начала Октябрьской социалистической  революции в России. За это время событие, перевернувшее ход российской, европейской и всемирной истории и, словно чудовищного размера плуг, вспахавшее судьбы многомиллионных масс, получило очень разные оценки даже у себя на родине: от возвеличивания до тотального отрицания. Оставим эти оценки историкам, тем более что прошлое не поддается возврату, и исторические драмы повторяются лишь в виде фарса.

На фоне навязчивых напоминаний о столетии революционных – сначала февральских, а затем октябрьских – событий мало замеченным остался столетний юбилей крайне важной теоретической работы, принадлежащей перу главного действующего лица Красного Октября и основателя Советского государства. Это работа под названием «Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачах пролетариата в революции», написанная Лениным в Разливе и Гельсингфорсе в августе – сентябре 1917 года в период преследований со стороны Временного правительства.

Основной задачей данной работы являлось формулирование большевистской концепции государства. Разбирая взгляды Маркса и Энгельса на проблемы отношения пролетариата к государственной власти и демократии, первоочередные задачи революции и логику коммунистического преобразования общества, Ленин выдвигает крайне радикальные тезисы: в процессе революции пролетариат, руководимый авангардной партией, должен не просто захватить государственную власть – он должен разрушить буржуазный государственный аппарат, сведя задачи государства к подавлению сопротивляющихся эксплуататорских классов (т.е. меньшинства большинством), организации хозяйственных процессов и вырабатыванию у членов общества нормальной привычки к соблюдению элементарных правил общежития. По мысли Ленина, реальная возможность уничтожения (вернее, «отмирания») государства неразрывно связана с появившейся к началу XX века возможностью сведения государственной службы к простейшим операциям контроля и учета, «которые доступны, посильны громадному большинству населения»[1]. Диктатура пролетариата в ленинской концепции революционного процесса представляется в качестве этапного момента на пути к построению коммунистического бесклассового общества, в котором исчезнет «всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человеку другому, одной части населения другой его части»[2] и которое должно воплотить в жизнь принцип «каждый по способностям, от каждого по потребностям»[3]. Особая роль в реализации режима пролетарской диктатуры лидером большевиков отведена поголовно вооруженному народу (вооруженным рабочим)[4]. Государство вооруженных рабочих, противопоставляемое государству чиновников, описывается у Ленина как всенародный «синдикат», единая фабрика[5]. В целом же «Государство и революция» наполнена демократическим, антиэтатистским пафосом: государственные институты рассматриваются без какой-либо идеализации, как подлежащие преодолению продукты развития классового общества.

Казалось бы, какой смысл сегодня, в начале XXI столетия, спустя более чем два с половиной десятилетия со времени крушения Советского Союза и Организации Варшавского договора, вновь обсуждать взгляды основателя «первого в мире государства рабочих» на вопросы организации государственной власти? В современном мире практически не осталось социалистических режимов, если не считать неолиберальный Китай под управлением Компартии, находящуюся в полнейшем упадке Кубу,  своеобразный милитаристский режим КНДР, бравирующий квазикоммунистической риторикой и сознательно пытающийся играть роль государства-изгоя, а также, может быть, еще пару-тройку экзотических стран, находящихся на крайней периферии мир-системы. Более того, внимательный читатель «Государства и революции» наверняка должен был обнаружить серьезнейшие несоответствия между декларируемой в данной работе программой организации управления обществом и реальной практикой «социалистического строительства», имевшей место в СССР и дружественных соцстранах. Зачем? Для чего? Какой смысл? Однако смысл, на мой взгляд, все-таки есть, и именно сегодня, быть может, как никогда важным является обращение к ленинской теории государства.

Прежде всего – дабы ни у кого не возникло мысли о том, что автор данной статьи живет в собственной виртуальной реальности и в своем фанатичном поклонении марксистской идеологии не способен видеть очевидные вещи – необходимо признать, что история пошла вовсе не тем путем, на который рассчитывал руководитель РСДРП(б) в 1917 году. Буржуазно-демократическая Февральская революция действительно, в полном соответствии с апрельскими тезисами Ленина, переросла в революцию социалистическую. Октябрьское восстание не захлебнулось, не было сорвано, большевикам удалось взять власть, но… далее мы видим ломку всех изначальных сценариев реализации государственной власти и отношения революционеров к государственности. Не вдаваясь в исторические детали, о которых уже многократно говорилось ранее, не разбирая диалектику объективных обстоятельств и субъективных ошибок, мы должны отметить, что социалистическая революция не только не разрушила буржуазной государственной машины, не стала исходной точкой в процессе отмирания государства, но – более того! – привела в результате к еще большему укреплению, к централизации государственной власти, к усилению власти бюрократии и превращению полуфеодальной Российской империи в современное индустриальное государство-нацию (nation-state)[6]. Отсталая в промышленном плане страна буквально за два десятилетия, в течение которых ей пришлось пережить кровопролитную гражданскую войну и иностранную интервенцию, провела колоссальную по масштабам модернизацию. Еще десятилетие, как известно, понадобится для того, чтобы России, начавшей век с сохой, получить в свое распоряжение атомную бомбу.

Хотя велик соблазн сослаться на то, что пролетарская революция не достигла своих целей, я все же осмелился бы сказать, что она своих целей достигла, но цели эти оказались совершенно не теми, которые изначально ставили перед собой революционеры. История развивается по своей собственной логике, и логика эта часто не совпадает с логикой личностей, которые Историю творят. Вместо отмирающего полугосударства поголовно вооруженного народа, организованного в самоуправляющиеся Советы, фактически было создано сильное централизованного государство, отличавшееся от окружающих его государств преимущественно идеологией и методами управления экономической жизнью страны.

Выходит, как ни странно, что прав оказался не Ленин, а представители реформистского, «оппортунистического» направления в марксизме, которых Ленин беспощадно критиковал. Революция не разрушила государственную машину, но привела к «передвижке отношений сил внутри государственной власти»[7], к замене правительства и модернизации нуждавшегося в этом государственного механизма. Очень быстро партийный и государственный аппараты, осуществляющие функции управления молодой Советской республикой, бюрократизировались, о чем косвенно говорят такие документы, как статья 1923 года «Как нам реорганизовать Рабкрин»[8], в которой Ленин критикует бюрократизм в советских учреждениях. Уже в 1939 г. проведенная в Советском Союзе ревизия марксистской теории по вопросу о государстве позволила изгнанному трибуну Октябрьской революции Льву Троцкому едко иронизировать над разгромленными советскими юристами, поддержавшими Сталина во внутрипартийной борьбе:

«Только недавно были смещены и растоптаны правоверные сталинцы, юристы Крыленко и Пашуканис, за повторение мыслей Маркса, Энгельса и Ленина о том, что социализм означает постепенное отмирание государства. Нынешний Кремль с этой теорией мириться никак не может. Уже отмирать? Бюрократия только еще собирается жить. Крыленко и Пашуканис – явные “вредители”»[9].

Ленинские идеи о государстве, таким образом, превратились в элемент формального культа, подходящий для цитирования, но не для воплощения в жизнь. Практика же пошла в принципиально ином направлении. Впрочем, как писал марксистский историк Исаак Дойчер, и в поражении всегда есть победа[10]. Порой казалось бы отжившие свое время идеи в новых условиях вновь приобретают актуальное звучание. Правда, актуальным оно может быть лишь в том случае, если мы не пытаемся понимать их буквально, начетнически, как это делают сегодня адепты разнообразных сект «свидетелей» Марксовых, пытающиеся подходить с лекалами начала XX века к явлениям и обстановке века нынешнего.

Занимаясь исследованием трансформаций, происходящих в структурах современных международного и национальных правопорядков, а также обсуждая со своими студентами вопросы общей теории государства, я решил предпринять попытку перепрочтения знаменитой ленинской работы в свете наблюдаемых сегодня в мировом масштабе кризисных процессов политического, экономического и правового характера. Ключевая гипотеза, которая лежит в основе настоящей статьи, состоит в том, что отдельные ленинские рецепты выстраивания системы управления обществом могут сделаться полезными в ближайшие десятилетия, однако не в результате победоносных пролетарских восстаний,  а вследствие глубочайшей деградации современной государственности по всему Земному шару. Вопрос, который приобретает наибольшее значение в контексте такой исследовательской гипотезы, сводится в конечном счете к возможности альтернативных (по отношению к институтам государственности эпохи Модерна, институтам т.н. «буржуазной государственности») форм организации общества в условиях перехода не к наиболее полной свободе, а в условиях нарастающего регресса. Тесно связанным с данной проблематикой является также и вопрос возможности и направленности революционного переустройства существующего социума, разрушения рудиментов некогда работоспособной государственной машины и избавления граждан от полицейско-репрессивного гнета переживающего кризис национального государства.

Сообразно намеченным исследовательским вопросам настоящая статья разделена на три части. В первой части представлен обзор наиболее значимых и заметных трансформаций государственности и представлений о государстве в период конца XX – начала XXI веков. Во второй части разбираются возможности, потенциальные направления и перспективы реформирования и революционного переустройства сложившегося порядка, анализируются имевшие место в последние годы попытки решения специфически современного кризиса национального государства (опыт Великобритании, Каталонии). Наконец, в третьей части статьи представлена попытка набросать контуры возможного политико-правового (пере)устройства, поставлены вопросы для последующих исследований.

 I. Трансформации государственности в XXI веке.

Начать, видимо, придется с банальной констатации того, что за столетие, прошедшее с событий февраля-октября 1917 г., картина мира претерпела существенные изменения. Возникла, а затем распалась своеобразная советская цивилизация; человечество пережило еще одну кровопролитнейшую мировую бойню и несколько войн меньшего масштаба; произошел официальный распад колониальной системы с последующим образованием десятков новых национальных государств; после развала СССР и Организации Варшавского договора мировой капиталистический рынок наконец официально утвердил свое господство в масштабах всей планеты, что поначалу заставило восторженных либеральных политологов торжественно объявить о наступлении «конца истории»[11], а затем обернулось целой чередой экономических кризисов, объясняемых замкнутостью рынка и невозможностью дальнейшего повышения прибылей капиталистическими корпорациями: коммуникации стали быстрее, дальние страны и регионы ближе, но мир не стал дружелюбнее к человеку, справедливее и безопаснее. Все эти изменения не могли не сказаться на облике современного государства и на представлениях о государственности. Приметы новой эпохи как то наднациональный характер товарообмена, возникновение институтов глобального регулирования, кризис в финансово-экономическом секторе, достижение пика добычи невозобновляемых природных ресурсов, развитие Интернет-технологий и международный терроризм сделались серьезными вызовами для государств конца XX – начала XXI веков.

На сегодняшний день мы по-прежнему продолжаем оперировать понятиями и категориями старого порядка, порядка эпохи Модерна, хотя эти понятия и категории описывают уже совершенно иную реальность, либо сохраняют лишь формальный смысл.

Так, ключевое понятие вестфальской системы международных отношений – государственный суверенитет – в начале XXI века понимается уже не столько как полновластие государства в пределах своих границ, сколько как бремя и ответственность перед международным сообществом[12]. Ушло в прошлое недискриминационное понимание войны, понимание войны как отношения между двумя или более формально равноправными государствами, и мы внезапно оказались в эпохе справедливых войн, оправдываемых соображениями моральной легитимности, а вовсе не законности и правомерности с точки зрения норм международного права.

Сегодня ни один государственный режим не застрахован от угрозы свержения посредством применения вооруженной силы из-за рубежа – разумеется, в соответствии с положениями главы VII Устава ООН, на основании необходимых международных резолюций, исходящих, впрочем, вовсе не из четких правил, а из субъективных и ситуативных толкований, из конъюнктурных соображений. В конце концов, любая военная интервенция на территорию формально суверенного государства может быть признана хоть и незаконной, но зато легитимной[13]! Всё это заставляет правящие круги национальных государств (т.е. тех, кто выступает в качестве главы государства, занимает руководящие посты в правительстве, парламенте, судах высших инстанций) постоянно сверять свои решения и действия с интересами и позициями так называемого «международного сообщества». Само же это «международное сообщество» является не более чем фикцией, предназначенной для маскировки интересов ничтожно малого числа так называемых «великих держав» (great powers) и, в еще большей степени, аффилированных с ними транснациональных корпораций, а также тех структур, которых как бы нигде официально нет, на которые нельзя показать пальцем, поименно назвать, которые фигурируют лишь во всякого рода конспирологических теориях, но которые существуют несмотря на все бредовые домыслы о них и несмотря на весь здоровый скепсис относительно этих домыслов.

Мир Постмодерна есть мир иллюзий, симулякров, никуда не ведущих дверей и ложных решений. Национальная государственность, еще столетие назад выступавшая в качестве заветной мечты для десятков народов, теперь во многом является обманной структурой, миражем, за которым скрывается вовсе не то, что видят наши глаза. Ослабленное нарастающей конкуренцией  с институтами наднационального (глобального) регулирования и управления, национальное государство сделалось своего рода конечной инстанцией во взаимоотношениях с населением. Именно от государства граждане по-прежнему ждут решения своих проблем, однако государство по целому ряду причин более не способно их решать. Его функции de facto свелись к обеспечению управляемости соответствующими территориями и населением, оно по-прежнему часто становится мишенью критики со стороны самых разных общественных сил, и оно не в силах ничего с этим поделать, поскольку вынуждено отводить внимание от наднациональных управленческих и транснациональных коммерчески-корпоративных субъектов. В повседневной жизни индивид имеет дело именно с государством, а не с ТНК и институтами глобального регулирования, и уж тем более не с теневыми сообществами кукловодов – хозяев мира сего; таким образом, именно государство представляет для него единственную реальность, в которой он живет, действует, рожает детей, болеет и умирает. К этому трудно привыкнуть, однако государство более не является ни основным, ни главным субъектом международной политики и экономики. Зато оно прекрасно прикрывает те институты системы мирового Капитала[14], которым удобнее и выгоднее не афишировать своей роли в управлении 7,5 млрд человек, проживающих на Земле, – не афишировать и не навлекать на себя гнев тех, кто с великой радостью и энтузиазмом будет заниматься свержением дискредитированных правительств с последующим установлением на их место точных их копий.

Как ни печально это говорить, сегодняшнее государство есть не столько политическая организация, сколько технический полицейский аппарат, обеспечивающий контроль над обществом в рамках корпоративной бизнес-стратегии, проводимой в интересах узкой прослойки бенефициаров внутри и вне границ самого государства. Конечно, у современных государств имеется и определенная самостоятельность в решении тех или иных вопросов, в выборе способов и средств реализации своих задач в системе глобального Капитала, и эта самостоятельность у разных государств различна в зависимости от того, какое место в данной системе они занимают, на каком уровне глобальной иерархии располагаются. Наибольшая самостоятельность у национальных государств, как ни странно, относится к определению взаимоотношений с другими государствами той же или более низкой ступени глобальной иерархии: Турция подставляет Россию, Россия обрушивается санкциями на Турцию, Азербайджан пытается укусить Армению, США разводят всех по ранжиру, хотя и их статус «мирового жандарма» всё чаще ставится под вопрос. Горе тому государству, которое волюнтаристски попытается присвоить себе больше свободы, чем та, которая для него определена Капиталом как всемирной системой. Спектр возможных мер принуждения для режима-смутьяна достаточно широк, от привлечения отдельных высокопоставленных должностных лиц к персональной ответственности (посредством ареста имущества за рубежом или даже путем физического устранения) до организации государственных переворотов, развязывания гражданской войны и расчленения территории страны.

Наконец, в контексте рассмотрения наиболее зримых трансформаций государственности в XXI веке необходимо упомянуть о крайне тревожном феномене, каковым является рост территорий с провалившейся / коллапсирующей государственностью, распространение так называемых failed states. Хотя существует множество различных подходов к определению провалившегося государства, в соответствии с наиболее распространенным пониманием данного явления считается, что такого рода государства испытывают глубокие проблемы в способности реализовывать свои социальные функции, обеспечивать безопасность и правопорядок на соответствующей территории, а вместе с этим испытывают серьезные проблемы с легитимностью власти[15].

Провалившееся государство – это государство недееспособное, оказавшееся не в состоянии решать наиболее значимые задачи, встающие перед ним. Оно не способно ни на обеспечение населения самыми необходимыми социальными благами, такими как медицинская помощь, ни даже на гарантирование безопасности человека и сохранности его имущества. Оно не  готово защитить себя от вторжения извне, потому что не имеет боеспособной армии или не контролирует ее в достаточной мере. Его органы не в силах утвердить свою власть в качестве главенствующей власти в обществе, и потому реальная власть принадлежит не государству, а тем организациям и сообществам, которые располагают бо́льшими финансовыми, людскими и военными ресурсами, отличаются лучшей внутренней дисциплиной и имеют более последовательную программу действий. Провалившееся государство не в состоянии обеспечивать нерушимость своих границ, территориальную целостность и единство правового режима по всей стране, оно не контролирует всей своей территории и не располагает монополией на применение насилия и принуждения. Нормативные и правоприменительные акты его органов либо не исполняются вовсе, либо исполняются лишь отдельными, лояльными режиму фракциями общества.

Принципиально важно, что среди failed states оказываются не только государства неудавшиеся, т.е. изначально не являвшиеся работоспособными, но и те, что еще вчера были вполне функциональны. Ливан, Ирак, Ливия, Сирия, Украина демонстрируют нам примеры довольно-таки неожиданного (прежде всего, для их граждан) скатывания к полуанархии, при которой формально органы государства могут действовать, однако никто не может всерьез полагаться на них в вопросах обеспечения личной безопасности, общественного порядка и социального благополучия. Когда на улицах Киева посреди дня в очередной раз взрывают какого-нибудь журналиста или политика, а правоохранительные органы реагируют на это заявлениями о возбуждении новых уголовных дел, все понимают, что эта реакция носит лишь формальный характер, что заказные убийства будут продолжаться, а виновные уйдут от ответственности. Когда правительство Ирака или Ливии делает заявления относительно обретения полного контроля над своей территорией, мы также понимаем, сколь великая пропасть отделяет эти слова от действительного положения дел.

Впрочем, грубым заблуждением и фатальной близорукостью будет думать, будто failed states или иные формы дефектной государственности представляют собой эдакую экзотику, весьма далекую от «нормальных» стран, живущих в соответствии с цивилизованными законами. Специфика переживаемого ныне момента как раз и состоит в том, что из экзотики деградирующая государственность превращается в привычный факт, а из привычного факта вот-вот сделается своеобразной нормой, ибо благополучных стран на Земном шаре на поверку оказывается не так уж и много, и с каждым годом в условиях встающих перед человечеством вызовов это благополучие испаряется.

Нынешние провалившиеся / коллапсирующие государства – жертвы более влиятельных, более мощных государств, решающих свои внутренние проблемы за чужой счет. Сотни миллионов сегодня выдавливаются из состояния мира, из цивилизации гарантирования основных прав человека для того, чтобы миллионы других могли продолжать наслаждаться прочной крышей над головой, супермаркетами с выбором из трех десятков сортов колбасы и высокотехнологичной медициной. Однако когда-то выдавливать в анархию придется уже не жителей бывших колоний и полуколоний, не только постсоветские режимы ненависти и взаимной зависти, но тех, к кому сейчас стремятся беглецы из охваченных голодом и войной регионов Ближнего Востока и Африки. Для чего? Для того чтобы нескольким десяткам – может быть, сотням – семей не пришлось затягивать пояса и отвыкать от тех благ и той свободы, которую предоставляет им их власть и их место в Системе.

Сегодня, в эпоху, когда возможности расширения рынков сбыта исчерпаны, когда отсутствуют источники для повышения нормы прибыли, единственным реальным источником роста доходов для корпоративных гигантов является деструкция, т.е. разрушение ранее созданной социальной инфраструктуры и паразитирование на ранее сформированных общественных институтах и богатствах. За последние полтора десятка лет деструкция превратилась в осознанную стратегию влиятельнейших в мире правящих кругов, сосредотачивающих в своих руках капитал и власть[16], и этот факт нельзя игнорировать, если мы пытаемся анализировать вероятные направления развития государственности.

II. Реформа или революция?

Столь безрадостная картина с неизбежностью должна подвести нас к вопросу о том, насколько реальными и вообще целесообразными сегодня являются попытки завладения государственной властью и/или оказания влияния на политику государства. Сакраментальный вопрос прошлого столетия – «Реформа или революция?»[17] – в начале XXI века должен быть кардинальным образом переформулирован или уточнен. Если реформа, то чего? Если революция, то какая? Имеет ли смысл прилагать силы к завоеванию государственной власти в эпоху, когда государство со всех сторон опутано корпоративными интересами и занимает подчиненное положение в глобальной иерархии? Что может сделать политик / движение / партия, завладев государственной машиной в условиях наднационального характера финансовых потоков, производства и товарного оборота?

Как ни странно, сегодня вопрос о выборе реформистского или революционного пути не стоит так остро, как 100 лет назад. Причина, впрочем, не в том, что в начале XXI века оба пути одинаково хорошо справляются со встающими перед обществом историческими вызовами, а в том, что они одинаково не справляются с ними. Ведь и под реформой, и под революцией обычно понимаются изменения и нововведения, вносимые в хозяйственную, политическую, правовую, культурную жизнь внутри той или иной страны. И если с реформистским путем переустройства общества всё достаточно понятно (он предполагает лишь ограниченные по глубине изменения, постепенный характер, наличие достаточного времени, которого никогда не бывает условиях кризиса), то применимость и оправданность революционного пути, обычно эффективного именно в кризисные периоды и предполагающего скачкообразное развитие, форсированные темпы, ломку сложившихся институтов и отношений, сегодня вызывают очень большие сомнения.

Еще столетие назад концепция революционного переустройства общества выглядела достаточно просто и, при разнообразии целевых посылов, конкретных методов и темпов реализации, выстраивалась в логике захвата государственной власти революционерами. За сломом сопротивления сил старого порядка практически всегда следовало завладение механизмом государственного управления, посредством которого новая революционная власть начинала проведение собственного курса развития страны. Взятие Бастилии с неизбежностью должно было влечь за собой формирование новых органов власти, разрушение или реорганизацию старых.

Сегодня, в эпоху упадка государственного суверенитета и вообще национального государства как модели организации управления обществом, целесообразность подобных действий как минимум не очевидна. Хотя за последние годы мир неоднократно имел возможность наблюдать за успешными попытками свержения правящих режимов (и в этом плане мы можем признать, что техника и логика восстаний не претерпели кардинальных изменений), революционный характер, равно как и результаты этих попыток не могут не вызывать вопросов. Свержение власти, собственно говоря, не всегда является революцией, хотя непосредственные участники свержения власти почти всегда желают предстать перед Историей в багровом ореоле революционеров-ниспровергателей. Вероятно даже, что для творцов восстаний плоды их рук и кажутся именно революцией – иными словами, то, что с субъективной точки зрения воспринимается как революция, может на деле не являться таковым.

О том, что такое революция, революция социальная, достаточно емко в свое время высказался К. Маркс, в предисловии к работе «К критике политической экономии» охарактеризовавший ее как качественный переворот во всей социально-экономической структуре общества, обусловленный конфликтом между исторически отжившими формами производственных отношений и ростом производительных сил общества.

«На известной ступени своего развития», – писал Маркс, – «материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что́ является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»[18].

Политическая революция, следовательно, должна пониматься как элемент, форма, выражение революции социальной, в рамках которого назревшие в недрах общества изменения социального устройства воплощаются в соответствующих этим изменениям политических институтах.

Хотя вряд ли можно что-либо возразить относительно того, что революция означает коренной переворот во всем общественном строе, та часть Марксова определения, в которой делается акцент на развитие производительных сил, в условиях кризиса индустриального общества, возможно, заслуживает пересмотра. Основной проблемой здесь, на мой взгляд, является прогрессистская установка марксистской теории, в соответствии с которой история понимается как цепь скачкообразных переходов от менее совершенных (в т.ч. в аспекте эффективности) моделей хозяйственной организации к более совершенным (т.е. более эффективным), в финале которой должен осуществиться грандиозный прыжок человечества из «царства необходимости» в «царство свободы»[19]. Если мы не перестанем понимать социальное развитие и социальный прогресс таким образом, нам придется либо научиться понимать социальную революцию более широко, либо смириться с тем, что в обозримом будущем социальная революция не представляется сколь-либо возможной.

Не имея возможности подробно углубляться в данную тему, уводящую нас от изначально поставленных вопросов, я полагаю возможным понимать революцию как такой процесс, в ходе которого коренным образом меняется существующий порядок общественных отношений, в т.ч. модели хозяйственной организации, политическое устройство и т.д., при этом вводится именно новый, не существовавший ранее, порядок. Иными словами, революция ни в коем случае не может быть движением вспять, в «золотой век», «благословенные времена» и пр. (таким образом, нужно сразу оговориться, что популярный в последние десятилетия в России термин «консервативная революция» является оксюмороном и содержит противоречие в самом себе). При этом революционные изменения, на мой взгляд, не обязательно должны вести к росту производительности труда, увеличению и большей доступности материальных благ, но всегда – должны выступать в качестве решения возникшего кризиса общественных отношений, менять Систему по модели, ранее ей не свойственной.

Итак, революция – это кардинальное, беспрецедентное изменение основ социального бытия, уклада общественной жизни. Как справедливо было отмечено в исследовании Х. Арендт, она предполагает опыт начала чего-то нового[20], однако, как уже говорилось выше, к началу XXI века даже столь радикальный тип социального переустройства сделался проблематичным.

В нынешней России, да и в ряде других стран, но особенно в России, в некотором роде являющейся неблагодарным отпрыском революций 1905 и 1917 годов, даже теоретический вопрос о революционных переменах воспринимается неоднозначно. Тогда как одна часть общества к такого рода переменам настроена резко отрицательно, другая его часть мысленно продолжает взывать к образам великого и трагического прошлого. Политическая практика немногочисленных радикальных (в основном, леворадикальных) объединений выстраивается вокруг мифа о революции, понимаемой довольно-таки примитивно: захват государственных учреждений, узлов коммуникации, аресты ключевых деятелей старого режима, революционные знамена над правительственными зданиями и т.д. Иными словами, говоря о революции, мы чаще всего имеем в виду резкое, осуществляющееся вопреки действующим законам завоевание власти в стране определенной радикальной группировкой, т.е. овладение государственной машиной.

Следует, однако, задаться вопросом, к чему в среднесрочной перспективе такая революция может привести. Даже если допустить, что революция совершается людьми, действительно готовыми бороться за реализацию своих идеалов до конца, всерьез реализовывать намеченную политическую программу, мы должны будем иметь в виду, что возможности этих людей будут сильно ограничены. Даже в 1917-1921 годах молодая Советская республика столкнулась с колоссальным давлением со стороны так называемых «великих держав», выразившемся в военной интервенции, непризнании в качестве субъекта международного права и экономической блокаде. Сегодня это давление было бы еще более болезненным, ведь функционирование современного государства невозможно представить себе без его включенности в международную банковскую систему, систему информационных и транспортных коммуникаций, международный товарооборот и транснациональные производственные цепочки. Политическая партия, взвалившая на себя груз ответственности за проведение политики изоляционизма в нынешних условиях, будет сметена общественным недовольством максимум через год после реализации положений своей программы. Нацеленность отдельных политических сил на осуществление протекционистских мер в экономике и реальное (а не ограничивающееся потрясанием воздуха на телевизионных ток-шоу) импортозамещение очень быстро приведет к краху дерзкой группировки, захватившей власть, поскольку на развертывание подобного рода мероприятий ей понадобятся годы – время, которым, к сожалению, сегодня не располагает ни одна страна, ни один госаппарат, ни одна партия.

Печальный пример Венесуэлы, боливарианское правительство которой попыталось оспорить положение своей страны в мировой системе капитализма, оставаясь при этом в рамках сложившихся отношений производства-распределения-обмена (т.е. зарабатывая доходы в бюджет за счет экспорта нефти), убеждает в тщетности усилий по достижению власти в отдельном государстве. Социализм в одной стране невозможен – по итогам XX столетия эта теорема доказана исчерпывающим образом. Что касается возможностей мировой революции, то они совершенно не очевидны. Не только субъективная воля отдельных руководителей Советского государства, но причины объективного характера заставили социалистическую революцию замкнуться в границах СССР. Урок, так и не усвоенный последователями Троцкого, суров и вполне однозначен: неравномерность развития различных стран мира делает распространение революционных завоеваний затруднительным; крестьянские и пролетарские восстания побеждают не в наиболее развитых странах, а на периферии – таким образом, их непосредственной задачей становится догоняющее развитие, попытка подтянуться до более развитых и благополучных, не охваченных революционным пламенем, стран.

Как видим, революционная парадигма оказалась в тупике. Не в лучшем положении находится и реформистская перспектива, ориентированная на легальные парламентские механизмы. Мы видели, как силы, довольно-таки критически настроенные к современному капиталистическому порядку и благодаря этому способные привлекать на свою сторону симпатии народных масс, оказавшись у власти, демонстрировали свою полнейшую беспомощность перед лицом Системы. В этом плане более чем показательным является пример греческой левой коалиции «СИРИЗА» (ΣΥΡΙΖΑ) во главе с Алексисом Ципрасом. В июле 2015 года правительство, сформированное этой партией, несмотря на протестные настроения в обществе, было вынуждено согласиться с требованиями «большой тройки» кредиторов (Международный валютный фонд, Европейский центробанк, Еврокомиссия) по проведению неолиберальных экономических реформ, предусматривающих значительное сокращение бюджетных расходов, увеличение налогов и приватизацию госимущества. Оказалось, что политику в интересах Капитала вполне можно и даже удобно проводить руками антикапиталистов, а левореформистские силы, хоть и способны одерживать верх на парламентских выборах, совершенно не в силах задавать повестку национального развития.

Впрочем, в последние годы мы также были свидетелями попытки разрешить современный кризис (по крайней мере, на уровне отдельных стран или регионов) хоть и лежащими в рамках существующей легальности, однако всё же достаточно радикальными мерами, нацеленными на укрепление государственного суверенитета, либо на достижение наиболее полной национальной независимости. Речь в данном случае идет о движении, добивавшемся проведения Brexit, т.е. процедуры выхода Великобритании из состава Европейского Союза, а также о борьбе за независимость Каталонии от Королевства Испании. И о том, и о другом, собственно, судить еще рано. Очевидно, однако, то, что ни Brexit (Frexit / Nexit / Grexit…), т.е. выход из состава ЕС, ни отделение от материнского государства, каковым является провозглашение Каталонии самостоятельной республикой, не способны стать новой широкой дорогой для долгосрочного развития не то что человечества, но даже вот этих стран. Почему? Да потому, что бесполезно лечить кризис национального государства, вестфальской системы международных отношений и индустриальной модели общественной и хозяйственной организации с помощью образования новых национальных государств и возвращения национальными государствами себе полномочий, ранее переданных наднациональным конфедеративным образованиям. Алкоголизм не лечится новым запоем, наркозависимость не исчезает от замены синтетических наркотиков более «чистыми».

Пока массы участвуют в борьбе за приход к власти политических партий с более радикальной, чем у нынешнего истеблишмента, риторикой, за регионализацию, автономизацию, прибавление формального суверенитета и т.п., они чувствуют свою значимость и верят в перемены к лучшему. Вера в положительные перемены неотделима от вовлеченности в движение. Тогда же, когда требования движения обретают плоть и воплощаются в жизнь, вера начинает испаряться, потому что становится ясной тщетность и иллюзорность реализуемых мер. Мне кажется, что лидеры этих движений осознают это – в полной ли мере, частично ли, но осознают. Возможно, этим осознанием определяется также дефицит воли и отсутствие оперативных программных решений, соответствующих потребностям момента, у современных Ципрасов, Фараджей и Пучдемонов.

…но если и традиционный революционный, и реформистский пути сегодня ведут в тупик, что остается делать, на что надеяться? Есть ли какой-то выход?

 

III. Что делать?

Задавшись извечным русским вопросом, мы вплотную подходим к признанию актуальности ленинских идей относительно выстраивания новой модели управления обществом взамен институтов буржуазной государственности.

Выше уже говорилось о том, что национальная государственность, т.е. модель государства-нации, сегодня, в условиях глубочайшего кризиса индустриальной цивилизации, стала своего рода расходным материалом для хозяев мира сего. Государственные институты по-прежнему необходимы для обеспечения управляемости соответствующими территориями и проживающим на них населением, т.е. для реализации полицейско-административных функций. Они также полезны для того, чтобы сбрасывать на них ответственность за действия коммерческих корпораций и наднациональных институтов управления, предпочитающих держаться в тени. Однако они легко приносятся в жертву, когда для максимизации прибыли и продления власти Капитала становится необходимой деструкция: промышленно-хозяйственной инфраструктуры, общественных институтов, человека как такового (как в плане прямого сокращения численности населения отдельных регионов, так и в плане использования новейших технологий манипулирования сознанием и подчинения воли масс). Система всегда готова поломать то или иное государство, как рассерженный ребенок ломает надоевшую пластиковую игрушку. В итоге зона провалившейся, дефектной государственности растет на карте мира. Относительно благополучные и дееспособные государства сталкиваются с растущими вызовами, что ведет к постепенному их ослаблению, размыванию социальной базы, сбрасыванию с себя части функций – в первую очередь, так называемых «правомерных»[21] или общесоциальных функций.

Государственность не отмирает, а деградирует, вначале сводясь к своему наиболее простому и физически ощутимому символу – полицейской дубинке, а затем превращаясь в пустое место, декларацию на бумаге, никем не исполняемый и не уважаемый закон. В финале правовой порядок, гарантированный государственным принуждением, сменяется правом сильнейшего, принципом примата физической силы в решении любых социальных вопросов. Полицейско-административный режим, худо-бедно обеспечивавший жизнь, безопасность, собственность, заменяется анархией конкурирующих друг с другом вооруженных банд. Элементарное выживание человека и, во вторую очередь, сохранение накопленных веками культурных ценностей и достижений становятся ключевыми вопросами грядущей эпохи.

Как ни парадоксально, но именно в этой точке ленинское учение о преодолении государственности вновь обретает живое звучание. Коль скоро государственные институты делаются нефункциональными, коль скоро государственность там, где она еще сохранилась, сводится к голой полицейщине, прямому угнетению, а ее общесоциальная значимость полностью выхолащивается, перед людьми, не растерявшими навыки критического мышления и не желающими превращаться в стадо идущего на убой скота, во весь рост встает задача поиска иной, альтернативной организации. На мой взгляд, этот поиск с неизбежностью должен вести к формированию параллельных источников власти – при сохранении старого госаппарата, либо к выстраиванию системы управления обществом в условиях полной деградации государственной машины.

Здесь сразу необходимо оговориться: постановка задачи выстраивания альтернативной организации управления обществом, а вместе с ней – альтернативных систем легальности и коммуникации, имеет мало общего с анархистскими требованиями немедленного упразднения / уничтожения государства. Подчеркну, это задачи, связанные не с некими пожеланиями или вопросами вкуса, не с принципиальной установкой на отказ от государства, а именно с безвыходным положением, определяющим потребности общества в выживании, дальнейшем воспроизводстве, сохранении культуры. Иными словами, современная государственность требует альтернативных моделей власти не потому, что государство как таковое плохо, а человек добр, как считают сторонники разнообразных «либертарных» учений, а потому, что она в своем развитии зашла в неразрешимый тупик и стремительно теряет способность аккумулировать в себе потребности общества, выступать инструментом разрешения классовых и иных противоречий.

На протяжении всей своей истории государства были диктатурами в том смысле, что всегда служили орудиями для подчинения большинства некоему меньшинству (рабовладельцам, феодалам, буржуа). Однако они всегда были также организациями, необходимыми всему обществу в решении тех исторических задач, которые вставали по ходу его развития[22]. Сегодня этот тезис перестает быть справедливым (а завтра, судя по всему, он и вовсе сделается ложным), поскольку государства делаются бессильными осуществлять какую-либо иную деятельность, кроме контроля, репрессии и содействия транснациональному Капиталу. Чудовищность времени, в которое мы входим (а быть может, давно уже вошли), состоит в том, что национальные государства теряют свою субъектность, более того – субъектом, судя по всему, более не является и какой-либо класс видимого, поддающегося изучению общества. [Пост]современный субъект – это не та или иная группа людей, а Капитал как система социального метаболизма, безличная, бездушная, находящаяся одновременно везде и нигде. Для этой Системы человек, общественные классы, социальные институты и в том числе государство являются лишь объектами, инструментами в решении тех или иных этапных задач.

Итак, проблема не в том, что государство плохо, а в том, что оно делается безвольным и слабым орудием уже даже не классового господства, а подлинно античеловеческого безличного механизма, деятельность которого, конечно, кому-то, находящемуся в верхних эшелонах иерархии, может даже в определенной мере импонировать, что, однако, не отменяет объектности, подвластного, несамостоятельного характера любых социальных групп, даже чувствующих себя комфортно в рамках этой Системы[23]. Раз государство ни в коей мере больше не может служить обществу, а само является звеном в дегуманизирующем порядке, возникает настоятельная потребность в демонтаже его рудиментов и замене его иной организацией. Той организацией, которая будет исходить из потребностей и запросов человека, а не бездушного нечто.

Принципиально важным моментом является то, что речь в данном случае идет вовсе не о видоизмененном / реформированном государстве, а, скорее, о форме народной самообороны и, в этом смысле, об институте непосредственной демократии. Выше уже отмечалась бесполезность использования существующей модели государственности в целях преодоления кризисных явлений современности. Учитывая, что суверенное территориальное государство-нация само по себе является частью, элементом этого кризиса, любое обращение к данной модели будет тщетным. Задачей тех, кто будет выстраивать постгосударственную организацию общества, следовательно, станет создание политических образований, основанных не на принципах суверенитета и монополии одного источника власти на конструирование социального, а на принципах автономии, плюрализма и координации разнообразных низовых институтов. Прообразом таких низовых институтов могли бы стать Советы как органы, реализующие одновременно представительные, нормотворческие и контрольно-распорядительные полномочия, хотя, конечно, загадывать на будущее в условиях кардинальной трансформации социальных институтов – дело не благодарное.

Выживание (человеческого рода) и сохранение (накопленной веками культуры) – вот та повестка, которой неизбежным образом будут подчинены все политические и социальные проекты оппозиционных репрессивному мейнстриму групп. В рамках этой повестки людям придется вместо реформирования существующих государственных институтов или выстраивания государства по любимой сердцу модели (с упором на национализм ли, или же на социальную составляющую, на государственный протекционизм ли в экономике или же на очередную версию старого доброго laissez-faire) создавать принципиально иную систему управления. Вместо коррумпированного, жестокого или, напротив, сделавшегося беспомощным чиновничества властные функции волей-неволей придется взять на себя самому вооруженному народу. На смену государственной монополии на нормотворчество – монополии, выродившейся в создание в современных странах громоздкого, неуклюжего комплекса плохо работающих, не уважаемых массами законов – придет система правового плюрализма, сочетающего установления органов народного самоуправления с местными обычаями и религиозными традициями. Принуждение и контроль за проведением в жизнь решений институтов народовластия должны будут стать делом большинства.

Органам народного самоуправления и самообороны придется заменить дискредитировавший себя госаппарат, взять на себя реализацию тех общесоциальных функций, от которых государство давно и планомерно избавлялось. Медицинское обеспечение, организация занятости населения, бесплатное образование, строительство доступного жилья и решение жилищного вопроса, помощь семьям, пожилым людям, инвалидам… – все те направления деятельности, которые сегодня принято связывать с задачами государства и которые качественно реализуются лишь в ничтожном меньшинстве современных государств, относящихся к наиболее благополучным и развитым, должно будет взять на себя само общество в лице Советов или подобных им институтов. Не фантастика ли это? Нет, ибо уже в настоящее время мы можем найти примеры довольно-таки эффективной реализации этих социальных функций негосударственными организациями. Таков опыт шиитской «Хезболлы» в Ливане, отчасти – партий ФАТХ и ХАМАС в Палестине, курдских организаций в Ираке и Сирии. Очевидно, что в ходе углубляющейся деградации государственности на всё более обширных пространствах этот опыт также будет расширяться.

В эпоху Постмодерна, характеризующуюся кризисом индустриальной модели социального развития, государства теряют свой вес на международной арене и ослабевают, однако это не означает, что они везде теряют свои силы без остатка. Любое государство – это машина насилия, а особенно такое государство, которое только и сводится к полицейско-репрессивным функциям контроля за населением и поддержания власти Капитала на определенной территории. Любое государство, любая бюрократия, следовательно, до последнего будет бороться за свою монополию на власть, всячески подавляя любые иные источники социальной власти. Таким образом, первейшим вопросом для нарождающихся институтов народной самообороны будет вопрос разрушения государственной машины.

Здесь мы вновь выходим к проблеме возможности революции. Тогда как ни одной внутринациональной партии, ни одной группе внутри той или иной страны не под силу сохраниться и реализовать задачу выстраивания альтернативной государству социальной организации в окружении манипулируемых Капиталом государств и наднациональных институтов, единственное решение этой, казалось бы, практически непосильной для человека проблемы лежит в идее нового Интернационала во главе с авангардным движением орденского типа. Именно это движение, не столько политическое, сколько духовное, объединенное единым мировоззрением и единой целью уничтожения существующего сатанинского порядка, могло бы стать организатором и движущей силой низовых самоуправленческих институтов в Европе и Азии, на Ближнем Востоке и в Африке, в Южной и Северной Америках. В любом случае, вовсе не новую редакцию марксизма и большевизма, принадлежащих ушедшей эпохе, нужно иметь в виду при произнесении слов «революция» и «Интернационал». Хотя мы до сих пор можем извлечь из тех идей немало полезного, нужно понимать, что нынешний глобальный кризис является в том числе и кризисом марксистского мировоззрения, опирающегося на посылки и повестку индустриального общества.

Грядущий Интернационал борцов с бездушной античеловеческой Системой имеет исторический шанс лишь в том случае, если его идеи, его энергия проникнут в сознание масс, если он будет одновременно везде и нигде, если в любой точке пространства и в любой момент времени смогут собраться ячейки этого движения. Когда главной повесткой революции будет выживание человеческого рода и возвращение Человеку его подлинного облика, его родовой сущности, его связи с природой, Богом и космосом, тогда ее бойцам не будут страшны ни застенки государственных тюрем, ни пули наемных палачей. Тогда люди, разделяющие философию и нехитрые принципы глобальной, не знающей границ Партии возрождения и разрешения кризиса, подобно первохристианам, вострубят о начале новой, лучшей эпохи из своих катакомб, и Система, словно стены Иерихона, рухнет перед ними.

* * *

Отдавая себе отчет в том, что данный текст оставляет больше вопросов, чем предлагает ответов, я хотел бы оставить возникшие вопросы для отдельного, более обстоятельного рассмотрения, в котором метафизика духовного объединилась бы с диалектико-материалистическим анализом современного политико-правового порядка. Так или иначе, углубляющийся сегодня во всех областях социальной жизни кризис заставляет нас вновь и вновь обращаться к наиболее радикальной критике существующей реальности, и ленинские идеи о государстве, безусловно, занимают в этой критике достойное место.

 

октябрь – ноябрь 2017 г.

 

[1] Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. М.: Издательство политической литературы, 1969. С. 111.

[2] Там же. С. 117.

[3] Там же. С. 136.

[4] Там же. С. 142.

[5] См.: Там же. С. 137, 142, 143.

[6] На возможные националистические упреки необходимо сразу ответить, что Советским государством была сконструирована советская нация, ничуть не менее реальная, чем иные воображаемые сообщества: российская нация, французская нация, немецкая нация и т.д.

[7] Выражение К. Каутского, цитируемое в: Ленин В.И. Государство и революция. С. 165.

[8] Ленин В.И. Как нам реорганизовать Рабкрин // Ленин В.И. ПСС. Издание 5-е. Т. 45. М.: Издательство политической литературы, 1970. С. 383-388.

[9] Троцкий Л.Д. Бонапартистская философия государства // Антология позднего Троцкого / Сост. М. Васильев, И. Будрайтскис. М.: Алгоритм, 2007. С. 115.

[10] Дойчер И. Троцкий. Изгнанный пророк. 1929 – 1940 гг. М.: Центрполиграф, 2006.

[11] Фукуяма Ф. Конец истории? // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 290-291.

[12] Речь идет о международно-правовом институте “Responsibility to Protect” («Ответственность по защите»). Подробнее см.: Рувинский Р.З. Дилеммы государственности и новая война всех против всех // Полития. 2013. № 2 (69). С. 113; Он же. Отражение доктрины «справедливой войны» (bellum justum) и понятия «незаконного врага» (hostis injustus) в современном международном праве // Международное право. 2016. № 1. DOI: 10.7256/2306-9899.2016.1.16948. URL: http://e-notabene.ru/wl/article_16948.html.

[13] Бомбардировки Югославии силами НАТО в период с 24 марта по 10 июня 1999 г., проведенные без мандата ООН и обосновывавшиеся необходимостью остановить этнические чистки в Косово впоследствии были признаны Независимой международной комиссией по Косово в качестве «незаконных, но легитимных». См.: The Kosovo Report: Conflict, International Response, Lessons Learned // The Independent International Commission on Kosovo. – N.Y.: Oxford University Press, 2000. P. 4.

[14] В контексте рассматриваемых вопросов ценным представляется характеристика, данная Капиталу венгерско-британским марксистским философом Иштваном Месарошем. Месарош характеризует Капитал как самовоспроизводящуюся систему социального метаболизма: «Как исторически специфический режим социального метаболического контроля система капитала с необходимостью выстраивает и консолидирует саму себя также как уникальную командную структуру» (Mészáros I. Beyond Capital: Towards a Theory of Transition. London: Merlin Press, 1995. P. 42 etc.).

[15] См.: Grävingholt J., Ziaja S., Kreibaum M. State fragility: towards a multi-dimensional empirical typology / Discussion Paper. No. 3. Bonn: Deutsches Institut für Entwicklungspolitik, 2012. P. 5-6. URL: https://www.die-gdi.de/uploads/media/DP_3.2012.pdf.

[16] См. примеры в: Кляйн Н. Доктрина шока. М.: «Добрая книга», 2011.

[17] Luxemburg R. Sozialreform oder Revolution? // https://www.marxists.org/deutsch/archiv/luxemburg/1899/sozrefrev/

[18] Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. М.: Госполитиздат, 1959. Т. 13. С. 8.

[19] Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. М.: Госполитиздат, 1961. С. 295.

[20] Арендт Х. О революции. М.: Изд-во «Европа», 2011. С. 31.

[21] Формулировка Маркса, предполагающая различение «правомерных» (т.е. осуществляемых в интересах всего общества) и «угнетательских» (т.е. определяемых узкоклассовыми интересами) функций государства. См.: Маркс К. Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 17. М.: Госполитиздат, 1960. С. 344.

[22] Стоит согласиться со знаменитым гегелевским изречением: всё действительное и вправду было разумно, поскольку человечество не способно прыгнуть выше своей эпохи.

[23] Можно считать гениальным прозрение Гейдара Джемаля, согласно которому в современном обществе нет подлинных бенефициаров, волю которых существующая Система воплощает, а есть только рабы. «Есть только рабы». – Пишет Джемаль. – «Рабы, зорко подсматривающие друг за другом. Рысий глаз обитателя бидонвиля оценивает владельца джакузи в двухэтажных апартаментах, прежде чем направить в какую-то точку на его теле беспощадную финку. Но обладатель рысьего глаза ошибается. Джакузи – не указание того, что её обладатель – господин. И всё-всё, что люди имеют или могут иметь по мере карьерного успеха: акции, офшоры, министерские кресла, частные бизнес-джеты… всё это не показатель свободы или принадлежности к классу господ. Все, кто стоят наверху, это просто мытари, взыскующие жизненные соки с тех, кто внизу. Но мытари (по-современному коллекторы) – это такие же рабы, как и объекты их поборов. Главным видимым коллектором является первое лицо государства. Но от внимания населения ускользает его “мытарский” статус. Получается, что все индивидуальные фигуры, которые родились и умрут в современном обществе, – это рабы. <…> финальным господином и, соответственно, окончательным бенефициаром является общество как таковое – не зависящее от людей, от физических персон, а также от их продукта, будь то материальные блага, или же их организационные формы. Общество – единственный окончательный господин. <…> Но мы должны помнить, что социум как внечеловеческий фактор – коллективный фараон – есть проекция Великого Существа (Иблиса) на Землю. То есть, в конечном счёте, это Великое Существо является окончательным хозяином, для людей же оно как бытие воплощается в социуме, как в Джаггернауте, беспощадной машине, заменившей архаичное понятие о роке» (Джемаль Г. Разговоры с Джемалем. СПб.: Питер, 2017. С. 232-234.). Похоже, автор данного фрагмента заглянул в самую суть, в самый корень нынешнего положения вещей.