ВЫХОД ИЗ МОДЕРНА. Теоретические, идеологические и политические тезисы. Часть I.

НИКОЛАЙ ВИЛОНОВ

Редакция Crisis-state.com начинает публикацию монографии Николая Вилонова, посвященной анализу кризисного состояния современного мира и господствующих в нем идейных представлений, а также возможным ответам на этот кризис. Данная работа была написана еще в 2011 году, однако до настоящего времени нигде не публиковалась, что во многом было связано с продолжавшейся и продолжающейся эволюцией взглядов её автора. Нам наконец удалось получить согласие на её публикацию. Мы считаем данный текст важным постольку, поскольку он задается предельно актуальными сегодня вопросами и пытается выбраться из тупика готовых, но, к сожалению, ничего не решающих решений, лежащих в русле хорошо известных нам политических и экономических теорий.

Текст монографии предваряет авторский комментарий “из дня сегодняшнего”.

НЕОБХОДИМОЕ АВТОРСКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Перечитывая ВМ сейчас, я поражаюсь странному сочетанию правильных установок с их совершенно некорректным применением; а кропотливость и тщательность в сборе материала, соединенная с крайне кривым истолкованием этого материала, просто удручает.

Сначала о том, с чем я и сейчас могу согласиться. Очень верной установкой, очень верной интуицией, исходя из которой писался ВМ, было если не понимание, то ощущение всеобъемлющего кризиса цивилизации, среди которого мы находимся. Попытки строительства социализма (главным образом, по марксистским рецептам – но не только по ним) были логическим и историческим пределом развития этой цивилизации. Но они провалились, причём провалились закономерно. Вместе с ними провалилось всё мировоззрение (или даже религия) прогресса, доминировавшая в сознании европейцев (а затем и множества не европейцев) последних двухсот-двухсот пятидесяти лет. Правильным был и вывод, что в новой исторической реальности бессмысленно воспринимать политику как способ создать мир всеобщего и безоблачного счастья. Даже самая лучшая, самая правильная, самая добродетельная политика наших дней не сможет быть ничем более, чем защитой и сохранением хотя бы каких-то очагов, каких-то элементов, каких-то аспектов цивилизации. Хотя бы выжить, хотя бы оставить возможность для будущего – это уже очень много. Правильным (хотя, возможно, затрудняющим понимание читателя) был и остаётся мой подход к исследованию кризиса цивилизации: оно (исследование) должно охватывать и политическую, и экономическую, и духовно-идеологическую сторону дела, не упуская из виду важнейших фоновых тенденций в экологии (понимаемой, как история отношений человечества к своей окружающей среде, в первую очередь – к своим источникам энергии) и в демографии. Впрочем, тогда, в 2011 году, мне по-настоящему реализовать этот подход не удалось – для этого понадобилось ещё несколько лет работы. Наконец, правильной была (ещё очень неясно сформулированная) мысль, что в новых исторических условиях существование человека, пытающегося быть именно человеком – а не животным, реагирующим лишь на текущие стимулы и угрозы, немыслимо без некоей (позаимствую выражение Ясперса для передачи не вполне ясперсовской мысли) философской веры – быть может, опирающейся на какую-либо из великих сотериологических религий прошлого, а может быть, не желающей такой опоры, стоящей только на собственных ногах. Поскольку в самом ВМ это может быть (повторюсь) не очень понятно, уточню, о чём идёт речь: когда человек пытается найти смысл не только в отдельных, обусловленных теми или иными обстоятельствами, действиях, решениях, предпочтениях, но во всей своей жизни, как таковой – он натыкается на тот (отлично известный каждому) факт, что эта жизнь конечна. Смерть обрывает и саму жизнь, и участие во всех делах, заботах, интересах этой жизни. Смерть уносит всё и всех, кто нам дорог; с течением же времени разрушению подвергаются и любые общности, любые социальные институты, любые формы культуры, любые биологические виды, и даже любые космические тела. Сотериологические религии (такие, как иудаизм, буддизм, христианство, ислам, или секулярный прогрессизм (самой, пожалуй, красивой формой которого был марксизм)) – это идеологии, которые стремятся примирить человека с конечностью всего; создавая те или иные системы символов, продемонстрировать, что человеческая жизнь имеет смысл несмотря на конечность. Когда господствующие религии, по тем или иным причинам, деградируют, человек снова оказывается лицом к лицу с образом вечности, равнодушной к человеческим проблемам и надеждам, обнуляющей их все; лицом к лицу с конечностью, разрушающей любой смысл. И тогда оказывается, что сама по себе память об этой вечности, и об этой конечности, даже если её не приукрашивать никакими символами, меняет отношение человека к самому себе. Отныне человек живёт в тени вопроса: а действительно ли тот или другой результат стоит того, чтобы на его достижение тратить часть быстротечной жизни? А действительно ли эти достижения суть то, чем ты будешь гордиться и на смертном одре? И т.п. Эта позиция – человек перед лицом вечности, человек перед лицом смерти – становится той мысленной точкой, той позицией, исходя из которой человек оценивает и судит свою жизнь. Спустя какое-то время, жизнь каких-то людей, строящих и оценивающих свою жизнь так, становится тиражируемым образцом праведности, а образ праведности затем довольно быстро эволюционирует в новый религиозный символ. Жизнь, (безупречно) прожитая перед лицом вечности, начинает интерпретироваться, как лик вечности, обращенный к человеку. Вот сейчас мы находимся в такой исторической ситуации, когда старые символы уже лишились силы, новые ещё не сформировались – поэтому и не остаётся ничего, кроме «философской веры» – личной соотнесенности с вечностью, обнуляющей любое мыслимое, любое известное нам существование. На этом, в общем-то, все верные интуиции в ВМ заканчиваются. Впрочем, скажу ещё об одном – чисто эстетически мне до сих пор нравится анализ причин краха социалистических (или «социалистических», не важно) государств. Я имею в виду схему, соединяющую неизбежность прихода бюрократии к власти в результате социалистических революций, и неспособность бюрократии быть правящим классом. С реальностью она, как мне сейчас представляется, имеет мало общего. Но это, смею утверждать, красивая мысль – и своей красотой она подтверждает, что марксистская схоластика, даже в период своего распада, ещё способна производить изящные вещи. Теперь о том, что в ВМ не получилось. Провал масштабного замысла (всесторонне исследовать кризис цивилизации и выяснить, что же делать в этой ситуации) был предопределен тем, что я пытался выйти за рамки марксизма, как политического проекта и даже как научной школы, опираясь на марксистскую методологию – и даже (признаюсь в этой маленькой стыдной тайне) не будучи как следует знакомым с альтернативными подходами. В частности, в экономике я продолжал опираться на «трудовую теорию стоимости». Ошибочное представление (даже не Марксом изобретенное, а ещё Адамом Смитом), будто стоимость товаров и услуг создаётся трудом, «овеществленным» в них, то есть – затраченным на их производство, представляет собой едва ли не самое слабое место в марксистской теории, и было опровергнуто ещё в XIX веке – но высокий политический и идеологический вес марксизма позволял этой теории иметь хождение вплоть до нашего дня. Основана эта теория на очевидном наблюдении, что основная масса товаров и услуг создается с помощью человеческого труда – и что цена, по которой они продаются, не может быть ниже заработной платы наемных работников, этот труд осуществляющих – или ниже той цены, в которую свой труд оценивают самозанятые – если речь идёт о продукции самозанятых. Однако эта теория противоречит другим, столь же очевидным наблюдениям – если человек, прилагая труд, производит никому не нужный продукт, то никакой стоимости он при этом не создаёт. А природный ресурс, даже не переработанный трудом человека, но полезный (и ограниченно доступный – то есть, его не могут получить любые люди в любой момент времени в любом количестве) – стоимость иметь будет. Поэтому Маркс в «Капитале» изначально вынужден внести поправку, что стоимость создаётся не просто затратой труда, но полезной затратой труда, и не просто полезной, а такой, которая требуется в данное время и в данном месте, при данном уровне развития технологий, для производства определенного количества определенной продукции1Маркс, К., Капитал. Критика политической экономии. Том первый, книга первая // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, второе издание. М., 1960, Т.23, С.47-48. Таким образом, теория стоимости Маркса – это эклектическая теория (труд + полезность), которая ещё и не желает признавать свою эклектичность. Напротив, теория предельной полезности (возобладавшая в экономической науке начиная с 1870-х годов) прекрасно интегрирует тот факт, что труд имеет стоимость. Поскольку мы, люди, не являемся всесильными и бессмертными существами, наше время и наша способность выполнять какую-либо работу не безграничны. Поэтому люди, как правило, не выполняют работу, не имея в виду получить нечто взамен (не обязательно в виде рыночной цены произведенных товаров или в форме зарплаты – конкретные формы зависят уже от социальных условий). Дальнейшее разбирательство (о котором здесь писать, наверное, излишне) подтвердило, что, опираясь на ошибочный фундамент, марксистская политэкономия (или критика политэкономии) ошибалась и в выводах, причём в важнейших вопросах – например, об источнике предпринимательской прибыли и о причинах (всеобщих) экономических кризисов. В чём марксизм, пожалуй, превосходил либеральную политическую и политэкономическую теорию (по крайней мере, ранние формы либеральных экономических теорий – у некоторых поздних либеральных авторов, например, у Л.Мизеса и Ф.Хайека, писавших уже post festum, это понимание присутствует – чтобы снова практически исчезнуть у следующего, ещё более позднего поколения «классических либералов») – так это в понимании исторического, обусловленного, преходящего характера условий, сделавших европейский капитализм возможным, а экономические категории, описывающие его – осмысленными. К чему привело исключительно марксистское (или пост-марксистское) видение автора ВМ? В ВМ уже проглядывает понимание, что основным противоречием капиталистического общества было отнюдь не противоречие между капиталистами и наемными работниками. Но понять это и ясно выразить тогда не удалось. (Во избежание недоразумений – конечно же, угнетение бедных, слабых, незащищенных, многообразные несправедливости по отношению к ним – это повседневная реальность в любом капиталистическом обществе (как, впрочем, и во многих других социальных системах). Однако сам по себе акт купли-продажи (с последующим применением в рамках, установленных трудовым контрактом) рабочей силы эксплуатацией не является). Соответственно, не удалось понять и то, что же является основным противоречием этого общества. С одной стороны, движущей силой экономического и технологического развития там является конкуренция (с этим были согласны и либералы, и классические марксисты – в отличие от ряда пост-марксистских теоретиков). С другой стороны, поддерживать конкуренцию нет устойчивого интереса ни у какой оформленной, обладающей самосознанием и властью социальной группы – в том числе, и у самой буржуазии. Уже состоявшиеся, занявшие свою нишу на рынке капиталисты заинтересованы в том, чтобы многообразные барьеры преградили выход на рынок потенциальных конкурентов, в идеале – вообще в том, чтобы установить монополию. Классические марксисты видели это желание капиталистов, и усматривали в нём (совершенно так же, как и либералы), один из симптомов, и, вместе с тем, один из источников кризиса и деградации буржуазного общества. Некоторые современные пост-марксистские авторы оспаривают этот подход. Они говорят, что-де монополизация всегда была характерна, в той или иной степени, для капитализма2См., например, Валлерстайн, И. «Буржуазия: понятие и реальность с XI по XXI век» // Балибар, Э., Валлерстайн И. «Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности» М., 2004, С.172-173, 176.. Проблема в том, что такой подход манипулятивно смешивает две вещи – тенденции к монополизации, и успешность этих тенденций. Тенденции, разумеется, есть всегда. Но там, где эти тенденции преобладают, там не может осуществляться то самое «бесконечное накопление», которое сам же Валлерстайн называет основной сутью капиталистического развития. Монополист отнюдь не заинтересован в бесконечном накоплении капитала в форме производственных активов. Инвестируя их в экстенсивное расширение производства, монополист лишь сам себя загнал бы в кризис перепроизводства. Инвестируя их в повышение производительности, он обрёк бы свои же, ранее созданные, производственные активы, на моральное устаревание. Скорее его интересует, как сам же Валлерстайн и признаёт, обмен доходов на социальный статус и политическое влияние («аристократизация буржуазии»), отчасти – тезаврация3Тезаврация (от греч.θησαυρός – сокровище) — накопление денег путем изъятия их из обращения; хранение сбережений в виде драгоценных металлов с целью застраховать капиталы и уберечь их от инфляционного обесценивания (Прим. Crisis-state.com). накопленных богатств. Но развитие осуществляет не та буржуазия, которой уже удалось аристократизироваться, а та, которой это ещё не удалось – та, которая инвестирует средства в создание новых, наиболее производительных средств производства и пробивается со своими предприятиями на рынки. Однако политическая, правовая, историческая ситуация, в которой эта буржуазия может пробиваться на рынке в массовом порядке – не то, чтобы совсем беспрепятственно, но с относительно преодолимыми препятствиями, — никак не может считаться чем-то самоочевидным. Наоборот, она весьма уникальна; возникла она в результате стечения многих обстоятельств. Прежде всего, это особое соотношение сил между центральными правительствами национальных государств, с одной стороны, и разнообразными негосударственными сообществами (сословиями, городскими и сельскими общинами, цехами, и т.п.) – такое соотношение, которое позволяло государству устанавливать более или менее единообразный правовый порядок, закрепляющий определенные права индивидов (естественно, не всяких индивидов – но здесь все эти само собой разумеющийся ныне оговорки делать излишне), в том числе право на частную собственность. С другой стороны, негосударственные общности, все эти «противовласти», были хоть и подчинены, но не настолько раздавлены, чтобы перестать функционировать, и оставить государству полную свободу рук в отношении кого угодно. И даже после того как в течение XIX века противовласти почти повсеместно ушли в прошлое, политическая и правовая традиция, сформировавшаяся в предшествующие века, ещё продолжала действовать. Однако проблема в том, что ни одно «идеальное» (с чьей-то точки зрения) соотношение социальных сил не остаётся таким просто потому, что оно кому-то нравится. Каждая сила борется за своё усиление, и усиливается постольку, поскольку может усилиться. Нельзя борьбу социальных сил просто поставить на «стоп», нельзя остановить мгновение. В течение XX века почти повсеместно были разрушены и остатки старых общностей, старых противовластей, и даже политическая и правовая традиция, восходящая к временам их существования, была выкорчевана. Теперь мы почти повсеместно имеем всемогущее государство, нависающее над толпами атомизированных индивидов. Так называемые организации и движения гражданского общества – это не структуры, способные ограничивать государство, но лишь лоббисты, пытающиеся убедить/уговорить государство применять свою силу в защиту этих лоббистов и против их оппонентов. Такому государству нет даже необходимости целенаправленно добиваться дальнейшего усиления – достаточно просто расширяться, следуя уговорам гражданского общества. Более того, в атомизированном обществе ведущая роль государства, например, в сфере социальной защиты уже и объективно необходима – потому что кроме государства функции социальной защиты выполнять некому. Социалисты ссылаются на эти и другие подобные тенденции, чтобы обосновать свою идею – капитализм-де изжил себя, давно назрели и перезрели предпосылки для обобществления средств производства. Но их рецепты не работают и не могут работать ни в каком варианте – ни в реалистичном варианте огосударствления экономики, ни в невиданных моделях «социалистической демократии». Если говорить о централизованной, огосударствленной экономике, то её проблемы делаются видны, если обратить внимание на то, что экономическое развитие – это процесс открытия/изобретения нового знания, новых идей, и их применения. Но идеи проверяются и дорабатываются в процессе их применения. На начальной стадии редко можно оценить весь их потенциал, или, наоборот, все их недостатки. Поэтому решение об их применении – это всегда риск, всегда вызов неопределенности. Принимая такое решение, люди всегда опираются на своё понимание – и лишь практика может показать, было оно ошибочным или нет. То же, в чём они сомневаются, они, естественно, отвергают. И вот, если управление всей экономикой осуществляется из единого центра, то этот центр, конечно, способен собрать всю информацию о том, какие есть ресурсы, что из них в данный момент производится, какие в этой продукции есть потребности, и т.п. В общем, центр способен собрать (и даже допустим, что с помощью современных технологий он способен своевременно обработать) информацию о том, что уже есть. Но это совсем не значит, что центр способен адекватно оценить любые возможные проекты, предложения, идеи, относящиеся к тому, чего ещё нет, но что ещё только предстоит создать. Как сказано выше, очень многое сложно оценить прежде проверки. Кроме того, даже для предварительной оценки той или иной новой идеи может понадобиться информация, которой в распоряжении центральных планирующих органов нет просто потому, что она до сих пор и не была нужна, и её не собирали. А её сбор – это тоже уже определенная инвестиция в новый проект, на основе хотя бы предварительного согласия с тем, что его имеет смысл осуществлять. Говоря короче, хайекианский4См.: Хайек, Ф.А. «Индивидуализм и экономический порядок». Челябинск, 2011. аргумент – о том, что централизованное управление экономикой создаёт, по сравнению с децентрализованной экономикой, основанной на частной собственности, слишком высокие барьеры на пути развития, никто по сути дела не смог опровергнуть. «Социалистическая демократия» – то есть, система, при которой экономические решения вырабатываются путём переговоров между самоуправляемыми предприятиями, территориальными общинами, кооперативами потребителей и другими демократическими собраниями граждан, проблемы социалистической экономики не решит, а усугубит. Ведь при ней любая новая идея (по указанным выше причинам, всегда уязвимая для критики) может быть заблокирована или испорчена любым сомневающимся. Любым социалистическим системам в смысле обеспечения интенсивного развития, основанного на изобретении и внедрении в производство нового знания, далеко до конкурентной капиталистической системы, где решения могут независимо друг от друга приниматься множеством различных собственников – и так же независимо (и одновременно) проверяться – на свой страх и риск, за счёт собственных ресурсов. Поэтому современное общество, где уже нет или почти нет препятствий, которые бы мешали устранять или ограничивать конкуренцию, и где (как всегда) есть множество лиц и групп, в конкуренции не заинтересованных, почти обречено на стагнацию. И это крайне печально – хотя бы потому, что без интенсивного развития, без новых технологических переворотов, оно не сможет ничего противопоставить ограниченности природных ресурсов (в первую очередь, исчерпаемому характеру топливных полезных ископаемых). Другими словами, общество со стагнирующей экономикой неизбежно попадёт в (нео-)мальтузианскую ловушку. Почему «почти обречено»? Потому что мировая экономика уже с 1970-х годов всё глубже вползает в стагнацию. В ВМ я для объяснения этих тенденций строил множество эпициклов. Но реальность, как всегда, проще и грубее. К началу 1980-х годов доля государственных расходов к ВВП развитых капиталистических стран перевалила за 40%. Такой она оставалась, несмотря на пресловутый «неолиберальный поворот», и в середине 1990-х годов5См.: Tanzi, Vito, Schuknecht, Ludwig “Public Spending in the 20th Century. A Global Perspective” Cambridge, UK, 2000, pp. 6-7. В наше время, как легко убедиться с помощью доступной в сети базы данных ОЭСР6https://data.oecd.org/gga/general-government-spending.htm , ситуация остаётся такой же. Другими словами, «капиталистические» экономики – это, на самом деле, полугосударственные экономики. А в их частном секторе конкуренция эффективно ограничена – не только многообразными административными регуляциями, сколько тем, что крупные банки и корпорации выведены из-под её действия, надежно защищены государствами, в том числе и посредством прямых субсидий. В годы рецессии, начавшейся десятилетие назад, это их положение было почти официально признано с помощью определения «слишком крупные, чтобы разориться» (too big to fail). Почему «почти обречено»? Потому что есть маленькая надежда, что хотя бы часть правителей национальных государств, хотя бы ради укрепления своих позиций перед другими государствами (это, кстати, объясняет, почему на надгосударственные, глобальные структуры в этом смысле надежды нет, и их укрепление, перетекание власти к ним от национальных государств – это очень вредная и опасная тенденция), хотя бы в логике «оседлых бандитов» Олсона, окажутся способны не плыть по течению, а идти по узкому мосту между двумя пропастями: с одной стороны, хотя бы в какой-то степени сохранять или даже воссоздавать свободу предпринимательства (идя и против части государственных и надгосударственных структур, и против могущественных корпораций, и против влиятельных структур «гражданского общества»), а с другой стороны, сохранять и обеспечивать базовые социальные функции государства, без которых нынешнее общество уже физически не может обходиться. Вот некоторые краткие соображения из сегодняшнего дня, которые я мог бы предпослать ВМ – не превращая этот комментарий в подробный пересказ совершенно другой, альтернативной ВМ книги.

август 2018 г.


ПРЕДИСЛОВИЕ 2011 ГОДА

Этот текст подводит итог двухлетней работы, которую я начал летом 2009 года, далеко не вполне представляя себе, каким будет ее основное содержание. В то время я, активист одной из существовавших на тот момент в России троцкистских групп, стремился лишь более глубоко разобраться в механизмах функционирования мирового и российского капитализма. Погрузившись в эту работу, я стал ощущать все более острые разногласия с моими тогдашними товарищами, а затем и вовсе пришел к полному разрыву со всем тем мировоззрением, которое я разделял к 2009 году. Я перестал быть троцкистом, марксистом (в любом из распространенных смыслов этого слова), и, пожалуй, левым. Однако, в то же время, я продолжаю ценить то, что в старом марксизме было объективно истинным, с научной и политической точки зрения. Глобальный капитализм действительно является силой, определяющей сегодня ход мировой истории – и непреходящее значение классического марксизма состоит прежде всего в том, что именно Маркс и его последователи заложили основы действительного научного изучения капитализма. Конечно, верно и то, что нельзя «основами» ограничиваться Что касается данного текста, то здесь понятие «капитализм», используется в духе школы мирсистемного анализа Ф. Броделя, И. Валлерстайна и их единомышленников. Каковы основные черты капитализма в этой перспективе? Реальный, исторический капитализм существовал задолго до «современности», т.е., до XVIII-XIX вв. Капитализм, точнее, капиталистическая деятельность, существует там, где есть товарно-денежные отношения, но он им не равен, он отнюдь не совпадает с ними. Он возникает, как надстройка над этими отношениями, он подчиняет их себе, до некоторой степени, использует их в своих интересах. Точно также, капитализм, как хозяйственный уклад и, тем более, как общественное устройство, не равен «частной инициативе», «частному предпринимательству». В докапиталистических обществах ремесленник, мелкий торговец,  и т.п., это, конечно, частный предприниматель и участник товарно-денежных отношений, но отнюдь не капиталист – его деятельность не имеет главной целью накопление капитала. Первоначально капиталистическая деятельность – это деятельность небольшого количества ростовщиков, крупных купцов, особенно торговавших на длинные дистанции, банкиров, откупщиков, и т.д. Говоря короче, всех тех, кто стремился так вложить свои деньги, чтобы получить назад не просто вложенное, но еще и прибыль, и для кого этот оборот капитала был основным занятием7См.: Бродель, Ф. «Материальные цивилизации, экономика и капитализм, XV-XVIIIвв. Том 1, Структуры повседневности». М.2006, С. XXXI-XXXIII. Любая человеческая деятельность имеет для капитала значение лишь постольку, поскольку она позволяет извлекать прибыль. Используются ли для этого свободный труд или рабский, финансовые спекуляции или промышленное производство, тонкие махинации или прямой грабеж – само по себе значения не имеет. Уникальность европейской истории XVI –XX веков состоит в том, что в силу необычного стечения (имевшего, конечно, свои причины, но никоим образом не предопределенного) многих исторических обстоятельств, люди денег, капиталисты, смогли избавиться от тех социальных и материальных ограничителей, которые их сдерживали в другие эпохи, и в других регионах, и превратить все общество в арену своей деятельности. Здесь стоит отметить, что «все общество», о котором идет речь, это не отдельная страна, а более обширная общность – мир-экономика. «Это «мировая» система не потому, что она охватывает весь мир, но потому, что она больше, чем любая юридически определенная политическая общность. И это «мир-экономика», потому что основная связь между отдельными частями этой системы является экономической, хотя она и была усилена культурными связями и … политическими решениями»8Wallerstein I., The Modern World-System, vol. I: Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. New York, 1974. p. 15 .  Капиталистический мир-экономика начал складываться вокруг стран Западной Европы в 16 веке, и постепенно, к XX веку, охватил весь мир. Капитализм смог стать центром общественной жизни, и сохраняться в этом положении на протяжении столетий, благодаря тому, что освоил сферу промышленного производства, и сделал труд рабочих (в наибольшей степени, но отнюдь не исключительно – промышленных рабочих) источником прибавочной стоимости. Однако промышленный капитализм – это лишь одна из форм существования капитализма. То, что классические марксисты рассматривали эту форму, как наиболее зрелую, наиболее соответствующую природе капитала – было одним из проявлений исторической ограниченности марксизма; ограниченности, понятной, и даже неизбежной в ту эпоху, когда сам капитализм переживал бурный рост, и был основной движущей силой промышленного развития, но столь же неизбежно вводящей в заблуждение сегодня. Капиталист, в разных исторических обстоятельствах, может выступать в роли рачительного организатора промышленности, в роли пирата-авантюриста, в роли респектабельного торговца или банкира. По сути же он всегда остается одним и тем же – ростовщиком, чей облик меняется в зависимости от ситуации. И сегодня человечество вынуждено подводить итоги нескольких веков более или менее безграничного господства этих ростовщиков.  

I. КОНЕЦ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА

Мировой капитализм (1970е-2000е гг.): вялотекущая депрессия

Последние почти сорок лет (начиная с 1973 года) продолжается неуклонное замедление темпов роста мирового ВВП, сопровождаемое также замедлением инвестирования и накоплений. Вот, например, данные Мирового банка о темпах роста мирового ВВП, (исчисленного в долларах США 2000-го года) с 1960-го года по 2008 год.

Диаграмма №1. Темпы роста ВВП в мире, 1960-2008гг. См.: http://databank.worldbank.org/ddp/home.do?Step=12&id=4&CNO=2

С данными Мирового банка вполне согласуются данные Международного валютного фонда. Так, вопросу о сравнительной характеристике деловых циклов в разные исторические периоды была посвящена третья глава Мирового экономического обзора МВФ за 2003 год. Там, в частности, отмечалось, что период с 1973 по 2000 гг. значительно отличался от предыдущего периода 1950-1972 гг. Если ежегодный рост ВВП в период 1950-1972 гг. составлял, в среднем, 5,3% в год, то в период 1973-2000 гг. он составлял, в среднем, лишь 2,6 % в год. В то же время, периодические кризисы в 1973-2000гг. стали, по сравнению с 1950-1972 гг., более продолжительными, а периоды подъема, напротив, более кратковременными. Таблица №1. Некоторые особенности деловых циклов (1950-2000гг.).9См.: IMF World economic outlook, 2003, Chapter 3, table 3.1
Период Бреттон-Вудской системы (1950-1972 гг.) Период, последовавший за крахом Бреттон-Вудской системы (1973-2000гг.)
Средние ежегодные темпы роста 5.3% 2.6%
Этапы деловых циклов:
Средняя продолжительность периодов роста (годы) 10.3 6.9
Этой общемировой тенденции вполне соответствует преобладающий тренд в развитых капиталистических странах, в странах ОЭСР10Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) объединяет развитые капиталистические страны Западной Европы, Северной Америки и Восточной Азии. За последние годы в ее состав также приняты некоторые страны Центральной Европы и Мексика. Странами, входящими в ОЭСР являются, таким образом: Австралия, Австрия, Бельгия, Канада, Чешская республика, Дания, Финляндия, Франция, Германия, Греция, Венгрия, Исландия, Ирландия, Италия, Япония, (южная) Корея, Люксембург, Мексика, Нидерланды, Новая Зеландия, Норвегия, Польша, Словакия, Португалия, Испания, Швеция, Швейцария, Турция, Соединенное Королевство (Великобритания), Соединенные Штаты. , как свидетельствуют данные Мирового банка за тот же период, с 1960 по 2008.

Диаграмма №2 Темпы роста ВВП стран ОЭСР 1960-2008гг.

Замедление темпов роста, оказывается в странах ОЭСР, довольно естественным образом, сопряжено с сокращением темпов накопления и инвестиций.

График № 1. Инвестиции, накопление, и платежный баланс в процентах от ВВП, в развитых капиталистических странах (1970-2005гг.), по данным МВФ. [ См. IMF, World economic outlook, 2007, p.21 Список экономически развитых стран, о которых идет речь, см. там же, p.205. В основном он совпадает со списком членов ОЭСР, отличаясь тем, что в нем нет Чехии, Словакии, Венгрии, Мексики, и Турции (но есть Сингапур, Тайвань, Гонконг) ]

Практически единственным динамически развивающимся регионом, с быстрыми темпами роста, высоким уровнем инвестиций и пр., оставалась, в течение последних десятилетий, Юго-Восточная Азия, в первую очередь – Китай11См. IMF, World economic outlook 2007. P. 20-22, 49, 61, 211, 217. . В условиях неблагоприятной конъюнктуры капиталисты сокращают издержки производства, прежде всего за счёт трудящихся.

График №2 Доля заработной платы в добавленной стоимости, в странах Большой семерки с 1970 по 2005 гг., в процентах.

12Michel Husson, “Le partage de la valeur ajoutee en Europe” La Revue de l’Ires n°64, 2010, p.48   http://hussonet.free.fr/psalirsw.pdf

График №3 Доля заработной платы в добавленной стоимости в странах ОЭСР, 1976-2006 гг., в процентах.

Отсюда проистекает замораживание реальных заработных плат, рост безработицы, распространение неформальной занятости (о чем речь пойдет ниже), наступление на систему социальных гарантий. Это позволяет несколько увеличить норму прибыли, но, одновременно, еще больше ограничивает спрос. Отметим, впрочем, что само по себе восстановление нормы прибыли в 1980-е годы – это спорный тезис. Эволюция нормы прибыли (произошло ли в 1980-е годы восстановление, или нет, и если произошло, то компенсирует ли оно падение 1960-1970-х годов) является предметом оживленной дискуссии среди марксистских экономистов. Различные оценки динамики нормы прибыли объясняются тем, что, во-первых, разные авторы считают прибыль разных предприятий (одни включают финансовый сектор, другие нет, и т.п.), во-вторых, что они по-разному оценивают стоимость капитала этих предприятий (а норма прибыли – это отношение полученной капиталистом прибыли к стоимости его капитала). Одни считают по исторической стоимости (сколько средства производства стоили капиталисту на момент приобретения) другие – по текущей стоимости (сколько они стоят сейчас). Но даже те, кто считает, что норма прибыли в 1980-2000-е годы восстановилась, не отрицают: подобное увеличение нормы прибыли, за счёт трудящихся, ограничило спрос, и не создало стимулов для долгосрочного инвестирования13Предварительный обзор и ключевые аргументы сторон дискуссии см. в Chris Harman, “Not all Marxism is Dogmatism: a reply to Michel Husson”//International Socialism #125, http://www.isj.org.uk/index.php4?id=613&issue=125 Michel Husson, “Le debat sur le taux du profit”// Inprecor n°562-563, juin-juillet 2010 http://hussonet.free.fr/debaprof.pdf , Andrew Kliman, “ Masters of Words. A reply to Michel Husson on the character of the latest economic crisis”. February, 2010. http://gesd.free.fr/akmaster.pdf . Сокращение инвестиций в производство происходит одновременно с ростом выплачиваемых корпорациями дивидендов, и с перетеканием средств в финансовую сферу14См., например, Michel Husson, “Le partage de la valeur ajoutee en Europe” p. 62 http://hussonet.free.fr/psalirsw.pdf . Начиная с 1980-х годов, финансовый сектор экономики всё в большей степени отрывался от производства и торговли, становясь ареной самовозрастания фиктивного капитала15См., например, Michel Husson, “Le capitalisme toxique”, Inprecor # 541-542, septembre-octobre 2008 http://hussonet.free.fr/toxicap.pdf , Peter Gowan, “Crisis in the Heartland. Consequences of the new Wall Street system”. http://www.newleftreview.org/A2759 . Раздутые активы корпораций (переоцененные ценные бумаги, ипотечные обязательства, и т.п.) создают возможность и для корпораций, и для частных лиц увеличивать свою задолженность. Поддерживаемый задолженностью потребительский спрос оказывается важнейшим способом стимулировать замедляющийся экономический рост, не давать ему остановиться. Когда же очередной биржевой, кредитный, и т.п. пузырь лопается, наступает кризис.
«На протяжении последней дюжины лет, мы были свидетелями необычной ситуации: продолжение капиталистического накопления буквально определялось приобретшими историческую значимость спекулятивными циклами»16Robert Brenner, “What is Good for Goldman Sachs is Good for America. The origins of the present crisis” 2009, p. 2-3, http://escholarship.org/uc/item/0sg0782h .
С чем связаны подобные черты развития мирового капитализма? Основная причина здесь – это вялотекущий кризис перепроизводства. Кризис перепроизводства, со своей стороны, имеет несколько аспектов. Во-первых, он был вызван обострением международной конкуренции. Предпосылкой этого обострения стал быстрый рост, на протяжении нескольких десятилетий, производства в США, в странах Западной Европы (особенно в ФРГ), и в Японии. Причем наиболее тяжело обострение конкуренции сказалось на промышленности.
«В решающие годы (1965-1973)… расходы на рабочую силу росли в непромышленном секторе экономики США …в среднем на 4.7% в год, на 50% быстрее, чем в промышленности … потому что производительность труда в непромышленном секторе росла значительно медленнее, чем в промышленности…  Несмотря на это, в непромышленном секторе норма прибыли в те годы сократилась на 13%, … а в промышленности на 40% …Причины такого расхождения ясны. Производители в непромышленном секторе, защищенные от международного перепроизводства, поразившего в то время промышленность, могли поднимать цены в среднем на 4,4% в год, чтобы сохранить свою норму прибыли. Промышленники, напротив, находились в условиях перепроизводства, порожденного обострением … конкуренции на международном уровне; поэтому, они могли поднимать свои цены не более чем на  2.1% в год, в среднем»17Brenner, Robert, Competition and Class, http://www.monthlyreview.org/1299bren.htm .
В последующем на мировой рынок, и без того насыщенный, вышли новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии, наконец, «мастерской мира» стал Китай. Сочетание относительно высокого технологического уровня, и низкого уровня стоимости рабочей силы, сделало победу азиатской, прежде всего китайской, индустрии над промышленным производством других частей света, почти неизбежной. Таблица №2. Стоимость рабочей силы в промышленности в различных странах мира, в долларах США (данные за 2005 год, или за год, указанный в таблице)18м. Minqi Li. “The Rise of China and the Demise of Capitalist World-Economy” London, 2008 p. 108.
Страна Средняя ежемесячная заработная плата в промышленности, в долларах США В процентах к заработной плате в США
США 2898.2   100
Япония 2650.2   91.4  
Южная Корея 2331.4   80.4  
Аргентина (2001г.) 837.5   28.9  
Венгрия 732.7   25.3  
Чехия 612.0   21.1  
Польша (2004 г.) 585.9   20.2  
Чили 432.4   14.9  
Турция (2001г.) 427.5   14.8  
Мексика (2004г.) 341.9   11.8  
Бразилия (2002г.) 308.7   10.7  
Перу 237.8   8.2  
Китай (2004г.) 141.3   4.9  
Таиланд (2003г.) 133.5   4.6  
Филиппины (2004г.) 98.8   3.4  
Индонезия (2001г.) 54.1   1.9  
Индия (2003г.) 23.2   0.8  
В то же время рубеж 1960-х и 1970-х годов стал временем, когда в развитых капиталистических странах произошло относительное насыщение рынка промышленно производимыми предметами потребления. Как известно, одним из результатов Второй мировой войны стало, в Западной Европе, а отчасти и в США, «государство благосостояния», социальное государство, т.е., режим, основывавшийся на весьма значительных уступках правящего класса рабочему движению, на создании системы социальных гарантий для широких слоев трудящегося населения, на резком повышении уровня жизни трудящихся, на интеграции рабочих партий и профсоюзов в политическую структуру и в систему регулирования трудовых отношений. Экономической основой этой системы был быстрый рост производства, характерный для развитых капиталистических стран в 1950-1960-е годы, и, в особенности, быстрый рост производительности труда в промышленности. Рост производительности приводил к удешевлению предметов потребления, которые становились доступны самым широким слоям населения. Именно 1950-1960-е годы становятся временем широчайшего распространения автомобилей, телевизоров, холодильников, другой бытовой техники. По мере увеличения доступности, увеличивался спрос, что, в свою очередь, служило мощнейшим фактором поддержания экономического роста. К началу 1970-х годов пределы такого расширения спроса были, в основном, исчерпаны. Наступило относительное насыщение. Вот, например, данные по структуре спроса в одной из крупных западноевропейских экономик, во Франции: Таблица № 3. Структура потребительского спроса во Франции, 1970, 1994 гг.19См. Michel Husson, “Misere du capital. Une critique de neoliberalisme”., 1996, p.35
Разновидность товаров 1970 1994
«Традиционные». В том числе: 35,6% 24%
Пища 26% 18,3%
Одежда 9,6% 5,7%
«Фордистские» В том числе: 23,6% 23,9%
Средства транспорта 13,4% 16,4%
Бытовая техника 10,2% 7,5%
Социальные блага и услуги, В том числе: 40,8% 52,2%
Жилье 15,3% 21,3%
Здравоохранение 7,1% 10,2%
Досуг 6,9% 7,4%
Другое 11,5% 13,2%
Общее количество 100% 100%
Таким образом, спрос на услуги рос значительно быстрее, чем спрос на промышленные товары. Собственно, разнообразные теории «постиндустриального общества», получившие широкое распространение именно начиная с 1970-х годов, имеют своей реальной основой не что иное, как указанное выше изменение спроса, и большую уязвимость промышленности перед лицом неблагоприятной мировой конъюнктуры. Но почему перенос центра тяжести с промышленности в сферу услуг должен вообще восприниматься, как проблема? Разве не правы те многочисленные авторы, которые утверждают, что подобные тенденции следует считать нормальными, прогрессивными, открывающими перед человечеством новые блистательные перспективы? Основная проблема здесь в том, что сфера услуг, несмотря на увеличение ее удельного веса, по-прежнему отличается меньшими темпами роста производительности труда, чем промышленность. Посмотрим, с этой точки зрения, на наиболее развитые капиталистические страны – на страны ОЭСР.
«Рост производительности, таким образом, в промышленности выше, чем в сфере услуг почти во всех странах ОЭСР. Более того, в большинстве стран, рост производительности в сфере услуг составляет лишь около половины роста производительности в промышленности. В США, Швеции, Финляндии, и особенно в Корее, рост производительности в сфере услуг составляет менее трети от роста производительности в промышленности»20Wölfl, A. “Productivity Growth in Service Industries: An Assessment of Recent Patterns and the Role of Measurement” // OECD Science, Technology and Industry Working Papers, 2003/07, p.12-13 http://www.oecd-ilibrary.org/docserver/download/fulltext/5lgsjhvj7ktf.pdf?expires=1314611549&id=id&accname=guest&checksum=6A6879236989CB88DC0A73187DAB0E53.
Разумеется, это не значит, что вся сфера услуг отличается низкими (сравнительно) темпами роста производительности труда. Сфера услуг объединяет различные отрасли, отличающиеся, конечно, разной динамикой. В цитируемой выше работе показано, в частности, что для 1990-х годов был характерен бурный рост производительности труда в секторе телекоммуникаций, финансовом секторе; в некоторых странах довольно быстрый рост производительности происходил в торговле. Но относительно низкими оставались темпы роста в гостиничном бизнесе, в общественном питании, и, особенно, в секторе коммунальных и личных услуг21Ibid., p. 17-18 . В итоге, в большинстве стран ОЭСР большая часть общего роста производительности (т.е., в среднем по экономике) обеспечивалась отнюдь не сферой услуг22Ibid., p. 20.. Рост же производительности труда, как уже упоминалось выше, это решающий механизм, позволявший удешевлять товары, и, тем самым, увеличивать на них спрос, поддерживать, за счет этого, высокие темпы роста экономики, и, в то же время, повышать благосостояние широких слоев населения. Перенос центра тяжести от промышленности к сфере услуг означает, в значительной степени, переход к экономике с более низкими темпами роста производительности труда – а значит, к экономике, где сокращение издержек происходит не за счет технологического перевооружения, а за счет нажима на наемных работников, ограничения их доходов, и т.п. К экономике, где рынки сбыта растут медленно, если растут вообще, и где, следовательно, возможности для прибыльного вложения капиталов весьма ограничены. Выдвижение на первый план сферы услуг было, в значительной степени, вызвано кризисом перепроизводства; с другой стороны, эта структура экономики сама способствует увековечиванию этого кризиса23См. также, например, Michel Husson, «Productivite et structures productif. Une comparaison internationale» 2000, http://hussonet.free.fr/solo2000.pdf Он же «Onde longue et crise contemporaine», 2003, p 9-10. http://hussonet.free.fr/onde2003.pdf . В итоге, экономика переживает общее замедление темпов роста, как в промышленности, так и в сфере услуг (см. ниже, диаграммы №7 и №8). На этом именно фоне понятным и закономерным делается и отмеченный выше отток капиталов, ищущих возможности прибыльного вложения, из сферы производства в финансовый сектор, в сферу спекуляций ценными бумагами, недвижимостью, и т.д., и т.п.

Диаграмма №3 Добавленная стоимость, создаваемая в промышленности, в процентах от ВВП, в странах ОЭСР 1970-2010гг.

24http://databank.worldbank.org/ddp/processGraph.do?REQUEST_TYPE=CHART&NEW=Y&COMMA_SEP=true&REPORT_ID requested 28 august 2011 Следует отметить, что «industry», данные по которой приводятся в этой диаграмме – это промышленность как таковая (manufacturing), плюс строительство, горнодобывающая отрасль, водоснабжение, производство электричества и газа.

Диаграмма №4 Добавленная стоимость, создаваемая в сфере услуг, в процентах от ВВП, в странах ОЭСР 1970-2010гг.

Диаграмма №5. Занятость в промышленности в процентах об общей численности занятых, в странах ОЭСР 1991-2010 гг.

Диаграмма №6. Занятость в сфере услуг в процентах от общего числа занятых, в странах ОЭСР 1990-2010.

Диаграмма № 7 Ежегодный рост в промышленности в странах ОЭСР, в процентах, 1970-2010 гг.

Диаграмма №8. Ежегодный рост в сфере услуг в странах ОЭСР, в процентах, 1970-2010 гг.

В контексте рассуждений о переходе к «постиндустриальному обществу» стоит также обратить внимание на такое явление, как «преждевременная» деиндустриализация, в странах периферии. Исходя из концепций постиндустриального общества, можно и нужно сказать, что деиндустриализация в странах периферии, многие из которых еще толком не вышли из аграрного «этапа» своей истории, является явно «преждевременным», а потому ненормальным развитием событий; но вот объяснить, почему события так «ненормально» развиваются, постиндустриальные теории не помогут. С другой стороны, деиндустриализация в «развивающихся странах» плохо согласуется и с широко распространенными, особенно в среде левых, упрощенными представлениями, что, якобы, «на самом деле ничего не меняется». Якобы, «просто» происходит перемещение промышленности из стран индустриального Севера, из стран «золотого миллиарда», в страны «Третьего мира». Промышленность, при этом, якобы, лишь растет, и вместе с ней растет численность индустриального рабочего класса. На деле же наблюдается значительно более сложная картина. О росте промышленности, и росте промышленного пролетариата, можно безоговорочно говорить только применительно к Восточной и Юго-Восточной Азии. Выше я уже приводил ссылку на данные МВФ о макроэкономических показателях Китая, являющегося ныне основным мотором этого региона. Не удивительно, что динамичные страны Азии переживают действительную индустриализацию, и рост промышленного пролетариата. Но это далеко не так в других частях «Третьего мира».

Диаграмма №9 Добавленная стоимость, создаваемая в промышленности, в процентах от ВВП, в странах Латинской Америки, 1965-2010гг.

Диаграмма №10 Занятость в промышленности в странах Латинской Америки, в процентах от общего числа занятых, 1991-2010 гг.

Диаграмма №11 Добавленная стоимость, создаваемая в промышленности, в процентах от ВВП, в странах субэкваториальной Африки, 1965-2010 гг.

Таким образом, по этим регионам нет оснований говорить о каком-то колоссальном изменении экономической структуры, которое естественно ожидать от меняющей лицо общества индустриализации. Скорее, пик промышленного развития пришелся там на 1970-е -1980-е гг., после чего произошел определенный откат. Вопрос о развитии промышленности в странах Азии, Африки, и Латинской Америки за последние десятилетия подробно рассматривается, например, в работе эксперта ЮНКТАД (Конференция Объединенных наций по торговле и развитию) С.М. Шафаэддина25S.M. Shafaeddin “Trade liberalization and economic reform in developing countries: Structural change or deindustrialization?” //UNCTAD Discussion Papers, №179, 2005. . Приводимые им данные свидетельствуют, что из 46 «развивающихся стран», динамику промышленного развития которых он анализирует, лишь в 20 (расположенных, в основном, в Азии) доля добавленной стоимости, производимой промышленностью, в ВВП, выросла в период с 1979 по 2000 год. В остальных же странах доля промышленности в ВВП сократилась. Стоит отметить, что среди этих последних – не только Гватемала и Гаити, но и такие, довольно развитые страны Латинской Америки, как Мексика, Чили, Бразилия, Аргентина. В тот же период, в тех же странах наблюдалось развитие добывающих отраслей промышленности, пищевых производств, и т.п., в ущерб производствам, технологически более сложным; таким, например, как химическая промышленность, производство оборудования, и т.п. Отдельные исключения, вроде вновь появившихся, в ряде стран Латинской Америки предприятий по сборке автомобилей или электроники, или вроде созданной в середине XX века, но сохранившейся до наших дней, несмотря на либерализацию, аэрокосмической отрасли в Бразилии, не перевешивают общую тенденцию примитивизации производства и деиндустриализации26См. S.M. Shafaeddin, op.cit., p.10-12 .  Причины этого Шафаэддин также указывает достаточно недвусмысленно: промышленность развивающихся стран, создававшаяся в предыдущий период, в период импортзамещающей индустриализации середины XX века, слишком слаба, чтобы выдержать неолиберальные реформы и полную либерализацию торговли, и гибнет под ударами международной конкуренции. Преобладание тенденций деиндустриализации подтверждается и рядом других данных. Таблица №4 Разница темпов роста промышленности и ВВП, в среднем в год, в процентах27См. Sukti Dasgupta, Ajit Singh, “Manufacturing, Services and premature de-industrialisation in developing countries. A Kaldorian empirical analysis”, 2006..
Регион, страна 1970-1980гг. 1980-1993 гг. 1993-2003 гг.
Азия:  
Китай 5,3 1,5 1,9
Индия 1,2 1,1 0,8
Индонезия 6,8 6,0 1,7
Южная Корея 7,6 3,2 1,7
Малайзия 3,8 4,1 1,4
Пакистан 0,5 1,3 0,9
Филиппины 0,1 -0,6 -0,3
Шри-Ланка -2,2 2,7 1,1
Таиланд 3,4 2,6 2,1
Латинская Америка:  
Аргентина -1,2 -0,4 -1,2
Боливия 1,5 -0,1
Бразилия 0,9 -1,9 -0,3
Чили -2,6 -0,7 -1,6
Колумбия 0,4 -0,2 -4,3
Эквадор 1,0 -2,1 -0,6
Мексика 0,7 0,5 0,1
Перу -0.6
Венесуэла 2,2 -0,8 -1,1
Эта таблица показывает, в частности, что если еще в 1970-е годы в большинстве стран Латинской Америки наблюдалось превышение темпов промышленного роста над общим темпом роста ВВП (нормальное явление в промышленно развивающихся странах, в странах, проводящих индустриализацию ), то к 1990-м и 2000-м годам ситуация изменилась на обратную. Почти везде рост промышленности отстает от роста ВВП (тоже, как мы помним, замедлившегося). Те же самые тенденции деиндустриализации подтверждает и динамика структуры занятости. Структура занятости изменяется в сторону сферы услуг не только в промышленно развитых странах, которые, якобы, уже превзошли индустриальную стадию развития, но практически повсеместно. «В период с 1980 по 1997 год, занятость в сфере услуг выросла с 19,4% до 26% в Африке, с 46% до 55,1% в Латинской Америке, с 34,6% до 43% в Азии, и с 42,9% до 55,6% в Европе»28Matthew Carnes, “Deindustrialization and the rise of non-contributory social programs in Latin America”, p. 3. Таблица № 5. Структура занятости, в процентах от общего количества экономически активного населения, в различных регионах мира в 1980-е – 2000-е годы (вплоть до 2006), в среднем по региону29Matthew Carnes, op.cit, p. 35.
Сельское хозяйство: 1980-е гг. 1990-е гг. 2000-2006 гг.
Африка 45 41 36
Азия 46 49 39
Промышленно развитые страны 9 8 8
Латинская Америка 21 16 15
Промышленность:  
Африка 18 18 19
Азия 21 19 20
Промышленно развитые страны 31 28 26
Латинская Америка 25 24 22
Сфера услуг:
Африка 35 41 45
Азия 31 21 36
Промышленно развитые страны 58 61 65
Латинская Америка 52 60 62
Таким образом, мы видим, что даже в Азии в сфере услуг создается значительно больше рабочих мест, чем в промышленности. То же самое наблюдается и в Африке, и в Латинской Америке. Именно в сфере услуг, а не в промышленности, находит работу большинство людей, приходящих в город из деревни в «развивающихся странах».  В Латинской же Америке, в дополнение к этому, видна еще и отчетливая тенденция сокращения числа занятых в промышленности. Разумеется, сфера услуг объединяет очень разнородные занятия. Структура этой сферы, например, в Европе, существенно отличается от ее структуры в Латинской Америке. Таблица № 6. Структура занятости в сфере услуг в странах ОЭСР и в Латинской Америке, в 1990-е годы30Matthew Carnes, op.cit, p. 38.
Латинская Америка Страны ОЭСР
Темпы роста Доля от общей занятости в сфере услуг Темпы роста Доля от общей занятости в сфере услуг
Торговля, рестораны, гостиницы 5,7% 33,8% 2,0% 25,9%
Коммунальное обслуживание (электричество, вода, газ) и транспорт 4,2% 8,9% 0,4% 6,3%
Финансовые услуги, страхование, рынок недвижимости 5,6% 11,1% 3,7% 33,2%
Социальное, муниципальное обслуживание, обслуживание отдельных лиц 3,0% 35,7% 1,3% 29,6%
Данные, приводимые в этой таблице, конечно, недостаточны, в том числе и потому, что все еще отличаются слишком высоким уровнем агрегирования, объединяя в одной рубрике (например, в нижней строке) довольно разнородные виды услуг. Тем не менее, весьма показательным является то, что в странах ОЭСР финансовый сектор являлся, в 1990-е годы, крупнейшим работодателем в сфере услуг, в Латинской же Америке, почти такое же количество людей (33%) было занято в торговле, и в общественном питании, в том числе, естественно, в мелких и мельчайших предприятиях, с низким уровнем производительности труда. Подводя промежуточные итоги, мы можем сказать, что решающую роль в развитии мирового капитализма 1970-2000-х годов играл вялотекущий кризис перепроизводства, приведший к замедлению темпов роста, сокращению инвестиций, и перемещению центра тяжести экономики от более прогрессивного, отличающегося более быстрым ростом производительности сектора – т.е. от промышленности, к более статичному сектору услуг. Такое перемещение центра тяжести означает сокращение возможностей для роста платежеспособного спроса, для прибыльного приложения капиталов, и для роста благосостояния широких слоев населения. На этом фоне происходит отток капитала из сферы производства в финансовый сектор, в сферу биржевых спекуляций. Все вместе эти изменения увековечивают кризис перепроизводства, превращают его в структурный. Между тем, этот перенос центра тяжести экономики происходит в большинстве регионов мира, как в развитых, так и в неразвитых, во многих случаях оборачиваясь полномасштабной деиндустриализацией.

ПРОДОЛЖЕНИЕ