Редакция платформы “Кризис” публикует заключительную главу из монографии Николая Вилонова “Выход из Модерна”. Речь в ней идет о состоянии и перспективах России. Несмотря на то, что работа была написана в 2011 году, замечания и выводы автора, касающиеся российской действительности, актуальны и сегодня.

НИКОЛАЙ ВИЛОНОВ

Применима ли концепция планомерного выхода из модерна к нашей стране, к России? Фактически, задавая этот вопрос, мы спрашиваем – а возможно ли вообще, для России, выжить в нынешнем, 21 веке? Или страну ожидает распад и хаос, а большую часть населения – физическое вымирание?

Я думаю, что из всего предыдущего текста должно быть ясно, что окончательный ответ, мы сегодня дать не сможем. Отсутствие предпосылок спасения сегодня еще не означает, что они не смогут появиться завтра. С другой стороны, даже наличие всех предпосылок не означает, что они будут использованы, что наша страна сможет стать одним из удачливых отклонений от общего течения регресса. Но, хотя мы и не знаем исхода, мы еще можем, и, если судьба России и ее народа для нас не совершенно безразлична, должны делать все посильное – чтобы это счастливое отклонение сбылось.

В пятой, завершающей главе данной своей работы я постараюсь высказать некоторые предварительные замечания по вопросу о нынешнем состоянии России, о предпосылках реализации стратегии планомерного выхода из модерна, и о возможных, начальных шагах в этом направлении.

Для любого ответственного мышления о перспективах России очень важно определить, в какую же мировую зону, из описанных в первых трех главах, попадает наша страна?

Начнем, поэтому, с социально-экономической стороны вопроса.

 

Россия – зона регресса.

Специфика российской ситуации определяется, в основном, тем, что Россия, как и другие постсоветские государства – это развитое индустриальное общество, претерпевшее совершенно беспрецедентную деиндустриализацию.

Провальность 1990-х годов уже стала общим местом. В то же время, 2000-е годы, якобы, были периодом восстановления и роста. Этот рост дал основание официальной пропаганде трубить об экономических успехах; все чаще Россию стали перечислять в одном ряду с новыми индустриальными странами, такими, как Китай, Индия, Бразилия. После кризиса 2008-2009 рост возобновился. Впрочем, в 2010 -2011 гг., много говорилось, в том числе и на официальном уровне, что экономическое положение России очень незавидно, что существующая модель развития глубоко неудовлетворительна, и что необходима «модернизация».

Самая, пожалуй, важная особенность российской экономики 2000-х годов (так же как и последних, послекризисных лет) состояла в том, что экономическое развитие происходило на том, качественно и количественно низком уровне, на который страна спустилась в предыдущее десятилетие.

Именно такое положение вещей подтверждается массой данных, даже если брать только официальную статистику.

Так, например, и 1990-е, и 2000-е были годами спада в такой, немаловажной сфере, как сельское хозяйство.[1] Колоссальный упадок сельского хозяйства очевиден по всем параметрам: и посевная площадь, и производство основных продуктов растениеводства, в том числе зерновых, и поголовье скота и птицы, и внесение удобрений, и обеспеченность сельскохозяйственных организаций сельскохозяйственной техникой, и энерговооруженность.

Но сельское хозяйство, несмотря на всю его важность, можно рассматривать, как довольно специфическое явление. Рассмотрим более подробно  динамику машиностроения и производства электротехники за 1970-2000-е годы, выраженную в натуральных показателях:

Таблица № 7 Производство основных видов машин и оборудования[2]

	1970	1980	1990	1995	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007
Дизели и дизельгенераторы,   тыс.  шт.	37,4	37,3	23,2	4,1	4,8	4,3	4,3	3,5	2,3	2,0	1,9	2,5
Турбины, млн. кВт	11,7	13,2	12,5	5,1	2,1	1,8	3,9	4,0	5,0	5,0	4,7	5,6
Насосы центробежные, паровые и  приводные, тыс. шт.	…	832	752	213	261	218	209	229	226	237	282	299
Подшипники качения, млн. шт.	486	779	784	304	257	252	224	213	204	161	155	122
Краны мостовые электрические  (включая специальные), шт.	3927	3370	2943	370	638	683	655	643	468	729	554	936
Краны на автомобильном ходу, тыс. шт.	10,3	15,4	14,0	3,7	2,4	3,2	3,0	3,1	3,9	4,4	5,2	6,9
Краны башенные грузоподъемностью 5 т  и свыше, шт.	2085	2166	2526	130	36	80	116	180	249	286	406	546
Нефтеаппаратура специальная, тыс. т	89,7	150	…	35,6	34,5	44,6	42,9	39,0	42,1	42,0	42,9	47,1
Тракторы на колесном ходу, тыс. шт.	47,0	106	92,6	10,8	6,9	6,3	3,1	3,4	3,4	4,5	5,5	7,7
Минитракторы, тыс. шт.	–	–	1,3	1,2	0,5	1,0	0,7	0,8	0,9	0,7	0,6	0,8
Плуги тракторные, тыс. шт.	87,5	60,8	85,7	4,0	2,8	3,1	2,3	1,0	1,3	2,4	1,3	2,1
Сеялки тракторные, тыс. шт.	91,3	62,9	51,1	1,6	5,2	6,4	5,3	4,2	5,7	6,5	5,1	7,3
Культиваторы тракторные, тыс. шт.	185	153	101	2,0	4,7	5,6	5,6	6,2	8,3	8,8	6,7	8,2
Комбайны, тыс. шт.:
Зерноуборочные	99,2	117	65,7	6,2	5,2	9,1	7,5	5,4	8,1	7,5	6,9	7,3
Кормоуборочные	0,3	7,4	10,1	0,5	0,5	1,0	0,6	0,5	0,5	0,4	0,7	0,8
Косилки тракторные, тыс. шт.	144	86,2	22,6	5,1	6,5	3,4	3,3	1,8	2,5	2,6	2,7	3,4
Погрузчики универсальные сельскохозяйственного назначения, тыс. шт.	40,1	47,4	29,2	1,7	1,5	1,4	1,4	1,4	1,4	2,4	2,9	4,8
Машины для внесения в почву минеральных удобрений и извести, шт.	13487	2860	21129	82	217	271	226	156	565	241	950	508
Дробилки для кормов, тыс. шт.	5,9	4,1	0,4	1,1	2,3	3,6	2,8	1,4	0,4	3,2	9,3	72,7
Доильные установки, шт.	25716	31112	30742	528	394	262	223	257	334	329	641	2365
Автопоилки для ферм крупного рогатого скота, тыс. шт.	3518	4512	3690	44,9	22,7	49,0	25,1	28,3	21,5	32,6	66,0	37,8
Металлорежущие станки, тыс. шт.	119	118	74,2	18,0	8,9	8,3	6,5	5,7	5,4	4,9	5,1	5,1
из них станки с числовым программным управлением, шт.	1395	6251	16741	280	176	254	218	136	242	279	284	377
Кузнечно-прессовые машины, тыс. шт.	30,4	43,1	27,3	2,2	1,2	1,3	1,2	1,6	1,7	1,5	2,1	2,7
Линии автоматические   и  полуавтоматические для машиностроения и  металлообработки, комплектов	294	567	556	57	11	5	2	1	2	1	5	4
Комбайны проходческие, шт.	272	478	406	128	93	96	82	54	91	80	83	101
Машины шахтные погрузочные, шт.	1961	2768	2290	251	70	102	129	150	186	162	170	134
Турбобуры, тыс. секций	6,6	9,3	12,9	0,9	0,4	0,9	0,5	0,1	0,5	0,2	0,1	0,04
Экскаваторы, тыс. шт.	19,7	26,5	23,1	5,2	3,4	3,6	3,2	2,9	3,5	3,6	4,0	6,3
Средняя емкость ковша одноковшового экскаватора, м3	…	0,62	0,70	0,55	0,69	0,78	0,75	0,73	0,78	0,80	0,76	0,71
Бульдозеры, тыс. шт.	14,7	12,2	14,1	2,4	3,0	2,7	1,7	1,8	1,8	1,8	2,2	3,3
Автогрейдеры, тыс. шт.	4,6	6,2	4,8	1,2	1,7	1,3	1,0	1,0	0,9	1,0	1,1	1,3
Тракторы на гусеничном ходу, тыс. шт.	147	143	121	10,4	12,4	7,9	6,0	4,7	5,0	4,1	5,4	6,3
Машины прядильные, шт.	3216	2618	1509	133	8	14	16	49	39	16	13	25
Станки ткацкие, шт.	18661	21812	18341	1890	95	187	315	161	188	95	173	89
Машины швейные бытовые, тыс. шт.	1400	1323	1754	99,7	31,8	26,8	29,9	22,0	10,9	5,5	2,1	–
в том числе типа “зиг-заг”	…	578	1020	67,6	23,7	19,4	22,3	13,8	6,2	2,4	1,9	–
Машины стиральные, тыс. шт.	3310	2362	5419	1294	954	1039	1369	1330	1452	1582	2016	2713
в том числе автоматические и полуавтоматические	…	699	1473	381	169	208	317	350	530	703	1210	1936
Из них автоматические	…	5,6	289	207	64,8	70,1	128	139	221	398	1013	1783
Печи СВЧ (в части поставки торгующим организациям), тыс. шт.	–	…	…	27,2	0,5	3,3	26,5	30,4	231	942	1765	2539
Электропылесосы, тыс. шт.	1015	2424	4470	1001	745	762	787	721	715	890	584	649
Электромясорубки, тыс. шт.	8	98	290	214	151	177	199	237	265	214	310	486
Электрочайники, тыс. шт.	1347	3265	3507	591	220	226	233	176	156	181	133	158
Электроплитки, тыс. шт.	6335	4438	4840	1122	946	987	1001	985	1068	1274	1525	1493
Электродуховки, тыс. шт.	176	359	321	64,1	92,8	92,2	101	64,8	48,4	55,7	46,2	60,3
Электросоковыжималки, тыс. шт.	81	60	230	86,4	57,1	79,5	85,8	80,6	92,1	88,9	65,9	117
Электроутюги, тыс. шт.	4431	7023	8743	1954	1098	1201	1233	901	597	425	233	178
Холодильники и морозильники бытовые, тыс. шт.	2773	3600	3774	1789	1327	1719	1938	2218	2589	2778	2995	3539
В том числе:
Морозильники	–	–	158	258	176	178	205	214	219	259	293	363
Холодильники	2773	3600	3615	1531	1151	1542	1733	2004	2370	2519	2701	3176
Из них двух- и трехкамерные	–	–	884	915	823	1154	1309	1511	1837	1933	2118	2593

Таблица №8 Производство основных видов продукции  электрооборудования,
электронного и оптического оборудования[3]

	1970	1980	1990	1995	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007
Персональные ЭВМ, тыс. шт.	…	…	313	62,3	70,8	136	243	247	308	356	590	1329
Генераторы к паровым, газовым и гидравлическим турбинам, млн. кВт	7,8	13,9	8,0	2,8	1,4	3,8	3,4	4,0	3,8	5,0	4,8	4,9
Генераторы переменного тока мощностью свыше 100 кВт, шт.	5058	5241	3875	1241	1527	2281	1226	1718	2108	2113	2332	2247
Электромашины крупные, тыс. шт.	14,8	22,8	21,2	4,6	4,1	4,1	3,3	3,8	4,0	4,4	4,6	5,2
Электродвигатели переменного тока с высотой оси вращения  63-355 мм:
тыс. шт.	2313	2651	2000	450	598	686	647	711	805	742	914	903
млн. кВт	16,7	20,8	17,8	3,9	5,7	5,9	5,3	5,7	5,8	5,3	6,5	6,8
Электродвигатели взрывобезопасные (взрывозащищенные):
тыс. шт.	97,3	102	68,7	18,6	52,6	48,0	32,9	37,7	43,0	34,3	39,3	41,3
тыс. кВт	1390	1816	1658	441	404	451	318	322	306	262	241	284
Кабели телефонной связи, тыс. км	…	61,0	65,3	53,1	115	154	108	182	245	239	221	222
Электролампы настольные, тыс. шт.	…	3031	2378	687	544	586	517	549	431	323	381	311
Люстры и подвесы, тыс. шт.	…	5499	9152	2091	1136	825	618	670	572	446	869	1117
Торшеры, тыс. шт.	…	636	460	43,3	12,4	10,6	10,0	9,6	6,5	3,4	4,0	4,0
Бра, тыс. шт.	…	2240	3197	796	474	418	335	346	336	709	786	811
Элементы гальванические и батареи для электробытовых приборов, млн. шт.	…	400	673	50,1	7,3	4,4	5,6	3,4	6,2	5,5	5,0	5,0
Устройства радиоприемные, тыс. шт.	4811	5283	5748	988	390	281	253	278	194	313	184	152
Телевизоры, тыс. шт.	3749	4013	4717	1005	1116	1024	1980	2383	4691	6278	4601	6823
в том числе цветного изображения	46	1033	2657	370	1094	1002	1962	2376	4691	6277	4601	6823
Видеомагнитофоны, тыс. шт.	–	14,0	473	22,8	–	4,6	13,0	22,7	153	376	94,2	0,004
Наркозно-дыхательные аппараты, тыс. шт.	…	31,4	37,1	7,6	4,8	2,7	1,9	2,3	2,8	2,7	2,9	3,9
Медицинские шприцы однократного применения, млн. шт.	…	…	360	885	1738	1717	1669	1436	1415	1250	1143	938
Электрокардиографы, тыс. шт.	…	13,5	23,0	2,7	9,8	7,2	6,5	5,0	4,9	2,6	2,2	5,4
Электрокардиостимуляторы имплантируемые, тыс. шт.	–	–	19,6	3,1	6,0	7,7	7,8	6,7	8,0	7,9	7,9	8,7
Фотоаппараты, тыс. шт.	1284	2383	1856	296	137	136	76,6	92,0	57,1	17,1	2,3	1,4
Часы бытовые, млн. шт.	34,6	54,4	60,1	17,8	7,4	7,0	6,0	5,1	3,9	2,7	1,7	1,8
в том числе наручные	19,3	32,2	31,6	12,0	4,8	4,3	3,7	3,5	2,5	1,2	0,8	0,5

Из таблиц отчетливо видно, что за вычетом буквально нескольких наименований (холодильники, персональные ЭВМ, телевизоры, кабели телефонной связи) объем производства всех остальных «основных видов машин и оборудования» даже в 2007 году, после восьми лет экономического роста, в последний год перед кризисом 2008-2009 годов, в разы меньше, чем объем их производства в последние десятилетия СССР, часто  – несопоставимо меньше.  Всеобщность этой тенденции показывает, что речь идет не о замене одних производств, устаревших и неконкурентоспособных, другими, современными, а об общей стагнации. Если причина происходящего – неконкурентоспособность, значит, все российское машиностроение, все российское производство оборудования – неконкурентоспособно.

Этот последний вывод подтверждается и данными по структуре российского экспорта.

Таблица №9 ТОВАРНАЯ СТРУКТУРА ЭКСПОРТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ[4]

(в фактически действовавших ценах)

	1995		2000		2003		2004		2005		2006		2007
	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу	Млн. долл. США	В про- центах к итогу
Экспорт – всего	78217	100	103093	100	133656	100	181600	100	241473	100	301244	100	352568	100
в том числе:
продовольственные товары и сельскохозяйственное сырье (кроме текстильного)	1378	1,8	1623	1,6	3411	2,5	3292	1,8	4492	1,9	5514	1,8	9073	2,6
минеральные продукты	33278	42,5	55488	53,8	76593	57,3	104950	57,8	156372	64,8	198631	65,9	228445	64,8
продукция химической промышленности, каучук	7843	10,0	7392	7,2	9159	6,9	12003	6,6	14367	6,0	16757	5,6	20806	5,9
кожевенное сырье, пушнина и изделия из них	313	0,4	270	0,3	332	0,2	353	0,2	330	0,1	367	0,1	335	0,1
древесина и целлюлозно-бумажные изделия	4363	5,6	4460	4,3	5584	4,2	7020	3,9	8305	3,4	9535	3,2	12258	3,5
текстиль, текстильные изделия и обувь	1154	1,5	817	0,8	947	0,7	1119	0,6	965	0,4	967	0,3	932	0,3
металлы, драгоценные камни и изделия из них	20901	26,7	22370	21,7	23735	17,8	36707	20,2	40592	16,8	48936	16,3	56641	16,0
машины, оборудование и транспортные средства	7962	10,2	9071	8,8	11994	9,0	14100	7,8	13505	5,6	17437	5,8	19658	5,6
прочие товары	1026	1,3	1603	1,5	1900	1,4	2056	1,1	2545	1,0	3101	1,0	4420	1,2

Доля машин, оборудования и транспортных средств,  в российском экспорте неуклонно сокращалась как в течение 1990-х, так и в 2000-е годы. Еще в 2000 году она составляла 8,8%, а в 2007 году – уже  5,6%. Неуклонно снижалась и доля других промышленных товаров. Между тем, за тот же период (2000-2007) доля минеральных продуктов в экспорте выросла с 53,8% до 64,8%.

Однако, вряд ли возможно отрицать, что в промышленной экономике именно машиностроение является ключевой отраслью. От того, насколько оно развито, зависит функционирование всех без исключения остальных отраслей экономики.

Непрерывное совершенствование машин и оборудования, обновление основных средств производства, повышение энерговооруженности и т.п. – это наиболее важный механизм развития в капиталистическом индустриальном обществе.

Если промышленность лишена возможности обновлять свои основные фонды в должной мере, т.е., иначе говоря, повышать производительность труда за счет технологического совершенствования средств производства, то это  значит, что единственный способ для подобной капиталистической промышленности хоть как-то выживать (речь в подобном случае идет лишь о выживании, но не о развитии)  –  это сверхэксплуатация рабочих и «социализация расходов», т.е. постоянное паразитирование на государственном бюджете.

С другой стороны, если машиностроение в определенной стране не развито, а промышленное производство ведется, это свидетельствует о  крайне высокой степени зависимости данной страны от импорта, т.е., от мировой капиталистической системы, от тенденций и колебаний рыночной конъюнктуры.

В российском случае мы имеем и зависимость от импорта (обеспечиваемого, в свою очередь, лишь за счёт экспорта, крупнейшей статьей которого являются невосполнимые природные ресурсы), и высокую изношенность основных фондов.

По официальной статистике, степень износа основных фондов российской экономики составила, на конец 2008 года, 43,6% по коммерческим организациям, и 42,9% по некоммерческим организациям. Стоит отметить, что степень износа основных фондов коммерческих организаций по сравнению с 2003 годом уменьшилась лишь на одну десятую процента (с 43,7% до 43,6%), в то время как по некоммерческим организациям она крайне ощутимо выросла, с 32,9%, до 42,9%.

«Объем ввода в действие всех основных фондов в коммерческих организациях (без субъектов малого предпринимательства) в 2008г. в 2,1 раза превышал объем начисленного за этот год износа, в том числе машин, оборудования и транспортных средств – соответственно в 1,8 и 2 раза. С учетом разницы в ценах, стоимость годового ввода новых машин, оборудования и транспортных средств лишь более или менее компенсирует их годовой износ. При этом она явно недостаточна для преодоления наблюдающейся длительный период тенденции старения машин, оборудования и транспортных средств»[5] – признают  сотрудники Федеральной службы государственной статистики.

Это очень показательно, если учесть, что как раз последние предкризисные годы, 2006-2008, были годами наибольших, за весь предкризисный период, инвестиций в основные фонды.

Однако, как мы видим, даже наиболее высокие темпы экономического роста не позволили ощутимо переломить ситуацию с изношенными основными фондами. Это и не удивительно, если вспомнить, что в те же самые годы, когда росли инвестиции в основной капитал, ускорялся и сам износ. Например, в коммерческих организациях он вырос с 4,3% за год в 2003, до 6,1% за год в 2008.

Средний износ машин и оборудования в российской экономике, по сведениям вышеприведенного источника, в 2008 году составил 50,6%, превысив, таким образом, средний износ основных фондов, взятых в целом.

В то же время, важно отметить следующее: официальные данные по износу основных фондов не отражают реального положения вещей. Под «степенью износа» в официальной российской статистике понимается начисленная амортизация. Между тем, начисление амортизации, чаще всего, носит формальный характер; ее размер определяется не экспертной оценкой реального состояния фондов, а рассчитывается, исходя из срока полезного использования фондов и их первоначальной стоимости.  Поэтому сама Федеральная служба государственной статистики, в своих «Методологических положениях по статистике», признает:

«Данный показатель не показывает реальную степень износа основных фондов, а отражает утрату основными фондами стоимости в процессе эксплуатации по нормам и методам, установленным для целей бухгалтерского учета».[6]

Однако то, что «степень износа», указываемая официальной статистикой, не отражает напрямую физический износ оборудования, еще не самая большая проблема. Более сложная проблема состоит в том, что эта статистика не отражает моральный износ оборудования, т.е., утрату им конкурентоспособности.

В результате, недостатки принятых методов статистического наблюдения приводят к тому, что бухгалтерская «балансовая стоимость» основных фондов часто оказывается ниже их восстановительной стоимости. Иначе говоря, формальная, учитываемая официальной статистикой, стоимость основных средств производства какого-либо предприятия меньше тех сумм, которые понадобилось бы потратить, чтобы заново приобрести аналогичные, т.е. такие же, или выполняющие такие же функции,  средства производства.

По некоторым оценкам, относящимся к середине 2000-х годов, и основывающимся на выборочных обследованиях, физический износ основных фондов предприятий российской промышленности был выше бухгалтерского, а накопленный совокупный износ (т.е., с учетом морального устаревания) – выше и бухгалтерского, и физического[7].

Если же считать, как утверждают некоторые авторы,[8] что разрыв между балансовой стоимостью основных фондов и (более высокой) восстановительной стоимостью был характерен не только для постсоветской, но и для советской экономики на протяжении многих десятилетий, то это значит, что амортизационные отчисления вообще не могут быть, в большинстве отраслей российской экономики, адекватными, потому что рассчитываются, исходя из (систематически заниженной) стоимости старых основных фондов.  В этом случае, балансовая стоимость ОФ оказывается, в среднем, по российской экономике, в несколько раз меньше восстановительной, а начисленный износ – в несколько раз заниженным.

Очевидно, что должна быть проделана еще значительная работа по выявлению действительного состояния основных фондов российской экономики, тем более, что централизованной, общеобязательной переоценки основных фондов не проводилось уже с 1997 года.

Ограничимся, в данный момент, цитированием некоторых документов, посвященных состоянию той отрасли, которую мы рассматриваем, как ключевую – состоянию машиностроения.

Вот как состояние машиностроения расценивалось в документе, подготовленном Союзом машиностроителей России (отраслевым объединением крупнейших предпринимателей отрасли) – в «Концепции формирования  государственной комплексной программы развития машиностроения в России»[9] в 2008 году, непосредственно перед кризисом. Подчеркнем, что оценка состояния машиностроения давалась отраслевиками после почти десятилетнего периода стабильности и экономического роста.

Итак,

«…ряд специфических особенностей, присущих только машиностроительным предприятиям, сделали кризис машиностроения наиболее глубоким и болезненным. К числу этих особенностей следует отнести: относительно низкий уровень рентабельности производства, высокий уровень накладных расходов, энергоемкости и металлоемкости технологий, длительный производственный цикл и, как следствие, длительный период возвратности инвестиций. Машиностроительное предприятие имеет также относительно низкий уровень фондоотдачи, высокий уровень специализации и милитаризации, потребность в дорогостоящем высокотехнологичном оборудовании и, безусловно, в высококвалифицированных инженерно-технических и рабочих кадрах.…к 2001 году завершилась фаза непосредственного использования преимуществ посткризисной экономики (1998 г.). В 2001-2002 годах факторы роста производства, связанные с импортозамещением и активизацией экспорта, практически исчерпываются. Причиной стало сокращение ценового разрыва между импортной и отечественной продукцией вследствие постоянного роста тарифов на энергоносители, транспортные перевозки, цен на комплектующие изделия и издержек, связанных с экономически недостаточным объемом продаж. С 2002 года начинается замедление темпов роста производства по многим видам машиностроительной продукции, а в станкоинструментальной промышленности, тракторном и сельскохозяйственном, металлургическом машиностроении и автомобилестроении наметились устойчивые тенденции к спаду производства. В целом по машиностроению темпы роста становятся почти в два раза ниже, чем в среднем по промышленности. Рентабельность производства, имевшая после 1998 года тенденцию к росту, вновь снизилась, а количество убыточных предприятий опять поднялось до 40,9%. Ухудшилось финансовое состояние машиностроения, которое характеризуется двукратным превышением кредиторской задолженности над дебиторской. Просроченная кредиторская задолженность, приходящаяся на отрасль, составляет в настоящее время почти четверть от всей просроченной задолженности в промышленности и продолжает расти…. К сожалению, кратковременный всплеск роста производства не привел машиностроение к решению главной задачи – модернизации оборудования и технологий, прежде всего, из-за недостаточных инвестиций в основной капитал и низкой инновационной восприимчивости предприятий…..Между тем, физический и моральный износ основных средств производства достиг критического уровня (от 65 до 75%). Выбытие основных фондов идет с темпом 1,5-2,5% в год, тогда как годовой темп обновления технологической базы не превышает 0,1-0,5%. При этом удельный вес производств, соответствующих пятому технологическому укладу, возникшему в развитых странах в 90-е годы, составляет лишь 8% . 

В наиболее сложном положении оказалась важнейшая отрасль машиностроения – станкостроение, определяющая технологический уровень всего машиностроительного комплекса. Здесь, потребность в обновлении станочного парка составляет $1,5-1,8 млрд. долларов (если ее принять в 10% в год от имеющегося парка в 2,2 млн. штук), но она практически не обеспечена платежеспособным спросом».

Таким образом, «Концепция» недвусмысленно констатирует: экономический рост 2000-х отнюдь не смог переломить тенденцию стагнации и упадка в том, что касается машиностроения в целом, а еще менее – применительно к станкостроению, которое «определяет технологический уровень всего машиностроительного комплекса». Совокупный (физический и моральный) износ основных фондов составляет, по оценке отраслевиков, от 65% до 75%; инноваций не хватает (как и кадров), производства, оснащенные современным оборудованием, составляют менее десяти процентов от общего числа. Также в Концепции отмечается: для того, чтобы обеспечивать регулярное обновление основных фондов и поддерживать, тем самым, конкурентоспособность промышленности, необходимо, чтобы удельный вес машиностроения в промышленном производстве был не ниже 30-35%. В развитых капиталистических странах доля машиностроения в промышленности составляет, в среднем, 35-50%, в позднем СССР она составляла 40%, в РФ она составляла 16% в 1990-е годы, и стабилизировалась на уровне 20% вскоре после начала экономического роста рубежа десятилетий (1990-2000-е гг.).

Приведем еще одну недвусмысленную и красноречивую цитату из «Стратегии развития тяжелого машиностроения на период до 2020 года», разработанной в 2009 году по поручению Правительства РФ, и принятой в 2010 году:

«Еще один важный фактор, сковывающий развитие российского машиностроения в целом и тяжелого в частности – высокий уровень старения производственных мощностей. Причем речь не только о физическом износе основных фондов, достигающего 50%, несмотря даже на проведенные в течение последних лет мероприятия по модернизации на некоторых предприятиях. Отсутствие инвестиций в развитие или инвестирование лишь в поддержание на прежнем уровне производственных фондов законсервировало производственные технологии российского тяжелого машиностроения на уровне 60-80-х годов прошлого столетия. В результате российские предприятия зачастую неспособны конкурировать с ведущими зарубежными производителями ни по срокам выполнения заказа, ни по стоимости оборудования, ни по технико-экономическим параметрам продукции, ни по её надежности в эксплуатации. Сегодня отрасль неуклонно сдает позиции в конкурентной борьбе с иностранными производителями …

Результатом недоинвестирования отрасли стала экономия на разработке новых образцов оборудования, что сегодня выливается в ещё одну проблемную черту российского тяжелого машиностроения. Прогресс последних десятилетий в свойствах продукции тяжелого машиностроения был вызван не столько качественными изменениями в самом тяжелом машиностроении, сколько прогрессом в смежных отраслях. … Работа же по обновлению продуктового ряда российского тяжелого машиностроения за последние два десятилетия практически не осуществлялась. Затраты производителей на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы составляют ничтожно малые доли от общего уровня инвестиций – менее одного процента, в то время как у лидеров мирового машиностроения на разработку новой продукции выделяется несколько процентов, до 8-9% от выручки.»[10]

В цитируемых выше документах много говорится о нехватке, и недостаточном финансировании, новых научных, технологических разработок. Действительно, если машиностроение, производство оборудования – это ключевой сектор капиталистической экономики, то для своего успешного развития он, в свою очередь, нуждается в развитой и успешной науке. Между тем, упадок науки происходил в 1990-е, и продолжился в 2000-е гг.

Этот упадок выражался и в беспрестанном сокращении числа занятых, и в износе оборудования, задействованного в научных исследованиях, и в отрицательном сальдо торговли научными разработками. Существенным нефинансовым показателем кризиса российской науки стало беспрестанное сокращение индекса цитирования работ российских ученых международным научным сообществом[11].

Подчеркнем еще раз – развал ключевых отраслей: машиностроения, науки, сельского хозяйства, и целого ряда других, о которых мы не говорили, за недостатком места и времени, продолжался в сверхблагоприятные для российской экономики 2000-е годы. Продолжался потому, что это отрасли, которые требуют больших объемов инвестиций, не обещают, в большинстве случаев, немедленной отдачи, и сильно страдают от международной конкуренции. Проиграв в 1990-е годы, капиталистическая Россия потеряла то место, которое ранее занимали сложные, технологически передовые, наукоемкие российские производства.

Проще говоря, Россия, постольку, поскольку она остается частью мирового капиталистического рынка, не может уже поддерживать ни машиностроение, ни науку, ни сельское хозяйство.

Но, может быть, послекризисные годы увидели коренное изменение ситуации? Может быть, началось бурное внедрение инноваций, развернулась масштабная модернизация производства?

Вот, например, что говорилось в докладе председателя Союза машиностроителей России С.В. Чемезова на съезде Союза, 11 мая 2011 года в Тольятти:

«В 2009 году отрасль оказалась в числе наиболее пострадавших от кризиса. Если общее снижение промышленного производства составило около 11%, то производство машин и оборудования упало на 29,4%.

Помощь государства и оптимизация затрат помогли машиностроению в целом выстоять.

В 2010 году увеличение производства машин и оборудования по сравнению с 2009 годом составило 12,2%, а транспортных средств – свыше 32%. Но мы понимаем, что отсчет показателей идет от достигнутого во время кризиса «дна». А в производстве дорожной и сельскохозяйственной техники, станкостроении и ряде других отраслей положение остается сложным.

Увеличение объемов производства в машиностроении в 2010 году в значительной мере было обеспечено мерами государственной поддержки. Это позволило успешно реализовать правительственную программу утилизации старых легковых автомобилей, а также выполнять инфраструктурные проекты на железнодорожном транспорте и в энергетике.

Вместе с тем следует отметить, что ни одна из отраслей машиностроительного комплекса не достигла докризисного уровня.

Главная системная проблема российского машиностроения – снижение конкурентоспособности продукции, обусловленная сохраняющейся тенденцией технологического отставания.

К основным причинам такого положения дел в отрасли следует отнести:

• критический уровень морального и физического износа оборудования и устаревание технологий. (Согласно отчету Счетной палаты Российской Федерации, износ основных фондов в отдельных отраслях российской промышленности достигает 80%, динамика их обновления не превышает 11%);
• дефицит долгосрочных финансовых ресурсов для реального сектора экономики;
• низкая инновационная восприимчивость предприятий;
• наличие избыточных производственных мощностей у оборонных предприятий (как правило, с устаревшей конфигурацией производственных зданий, высокой энергоемкостью и т.п.) и, соответственно, крайне высокие издержки на их содержание;
• низкая производительность труда, по некоторым предприятиям уже в 10-12 раз ниже мирового уровня»[12].

Таким образом, резюмировать описательную часть доклада Чемезова можно одной фразой – с момента наступления кризиса по настоящему времени положение машиностроительной отрасли не только не улучшилось, но, напротив, ухудшилось.

Послушаем, также рассуждения «экспертов, которые трудятся над доработкой стратегии-2020» правительства России. Вот как их слова передает Российская газета: «…существующая модель входа России в глобальную экономику, когда наша страна воспринимается лишь как поставщик углеводородных ресурсов, чрезвычайно неустойчива. Нам, считает первый проректор НИУ-Высшая школа экономики Леонид Гохберг, необходимо встраиваться на всех уровнях, не только на нижних, сырьевых. Тем не менее, наше отставание в целом ряде областей весьма велико. Например, в альтернативной энергетике, на рынке биотехнологий мы отстали от мировых лидеров лет на 15. И возникает вопрос: на каких рынках мы будем играть в качестве полноправного участника через 5-10 лет? … Леонид Гохберг подчеркнул, что удельный вес России в общемировом числе публикаций в научных журналах с 1998 года снизился почти в два раза и замер к 2009 году на уровне 1,8 процента. Объекты интеллектуальной собственности сегодня составляют всего 2,8 процента экспорта технологий. … все это, по мнению гендиректора Российской венчурной компании Игоря Агамирзяна, привело к тому, что сегодня доля инновационной продукции в российской промышленности составляет всего 0,4 процента, а в Германии она достигает 4,6 процента». Возникает тупик, когда «Другого варианта интеграции российской экономики в глобальную, кроме как основанного на инновациях, – нет. Однако бизнес сегодня в этом абсолютно не заинтересован, а большая часть населения не может пользоваться инновационными продуктами»[13].

Разумеется, либеральные эксперты из Высшей школы экономики, и из еще более официальных структур, не видят иного пути решения проблемы, кроме дальнейшего внедрения неолиберальных макроэкономических рецептов: сокращение государственных расходов, борьба с инфляцией, либерализация валютной политики.[14] Одним словом, экспертами, близкими к руководству страны (причем, отнюдь не только к считающемуся либералом президенту Медведеву) предлагается продолжение того курса, который уже привел в 1990-е годы к полному развалу производства.

Впрочем, на либеральных рецептах для современной России стоит остановиться несколько более подробно, хотя бы потому, что именно они серьезно влияют на политику, проводимую руководством страны. Кроме того, нельзя не учесть, что за 2000-е годы либералы добились немаловажного успеха. Им удалось, в значительной степени, создать впечатление, что они не находятся у власти, и, следовательно, не несут ответственность за происходящее в стране. На этом основании они могут позволять себе сильную и убедительную критику существующего положения вещей, и уже отталкиваясь от нее, выдвигать свои предложения. Вот, например, типичное либеральное видение основных проблем российского общества: «С сопротивлением, а порой – и откровенным саботажем сталкивается и антикоррупционная политика. Медленно идет и принятие антикоррупционных законов, и правоприменительная практика уже принятых законодательных мер … Увеличившееся число уголовных дел по фактам коррупции мало что меняет в общей ситуации, зажатой между молотом коррупции в верхах и наковальней взяточничества на бытовом уровне, с которым средний гражданин России предпочитает уживаться, а не бороться. … Приобретает угрожающий характер эрозия эффективности государственного управления. Колоссальные издержки борьбы с пожарами минувшим летом, снежный ком скандалов вокруг нереформированной милиции, неспособность обеспечить элементарную пожарную безопасность в местах массового скопления людей, недопустимые скачки тарифов ЖКХ, сбоящая и порождающая коррупцию система государственных закупок, ужасающий пример торжества криминала и разложения власти в станице Кущевская, … это далеко не полный список «информационных поводов» минувшего года, показывающих уровень неэффективность бюрократии …

Частный бизнес в России продолжает развиваться – вопреки растущему бюрократически-коррупционному гнету и последствиям кризиса. Однако в отношениях с исполнительной властью он остается младшим и неравноправным партнером, в суде – заведомо подозреваемым в корысти, к которой наше инерционное общественное сознание зачастую приравнивает стремление к прибыльности. … Отношения предпринимателя с властью точнее всего описывает грустная русская пословица «Один с сошкой – семеро с ложкой»»[15].

Таким образом, основная проблема, с либеральной точки зрения – в неэффективной, коррумпированной, преступной бюрократии, которая мешает бизнесу развиваться. К этому выводу либералы приходят даже тогда, когда, казалось бы, огонь их критики направлен непосредственно на бизнес. Такое тоже случается: вспомним, например, нашумевший два года назад доклад Н.Кричевского о «Постпикалевской России»[16]. В докладе, посвященном острой критики ряда наиболее крупных промышленных корпораций России, точнее, их владельцев-олигархов, была нарисована комплексная картина их деятельности.

«Во-первых, большинство этих компаний (а почти все они сейчас стали объектом финансовой опеки со стороны властей) de jure не являются российскими, так как их формальные собственники зарегистрированы вне налоговой территории РФ. … Во-вторых, в последние годы во всех этих компаниях сформировался механизм перевода активов из корпоративной в личную собственность, спровоцированный, в частности, снижением налогов на дивиденды и личные доходы. Казалось бы, доходы богатейших россиян за счет введения плоской шкалы 13%-го подоходного налога стали легальными, но налоговой базой стали не реальные доходы российских «капитанов бизнеса», а лишь та незначительная их часть, которую они готовы «признать» и задекларировать. При этом фактические доходы богатейших граждан страны по большей части аккумулируются на счетах оффшорных структур, через которые, в свою очередь, оплачивается основные расходы олигархов, связанные с личным потреблением. В-третьих, бум на фондовом рынке и перевод значительной части финансовых активов российских предприятий в личную собственность их владельцев породили стремительный взлет корпоративных заимствований, ставших базовым источником финансирования инвестиционных программ взамен собственных средств. С января 2002 по 1 июля 2009 г. внешние обязательства корпоративного сектора выросли в 12,3 раза: с $23,9 млрд. до $294,4 млрд. Снижение капитализации российского фондового рынка, начавшееся в июне 2008г., сделало многие крупные компании техническими банкротами»[17].

Описав общую ситуацию, Кричевский приводит некоторые конкретные примеры: «При анализе дивидендной политики олигархических предприятий прослеживается еще одна закономерность: год от года на выплату дивидендов направлялась все большая часть чистой прибыли предприятий. Так, если на ОАО «Северсталь» доля начисленных дивидендов в 2005 г. составила 6,4% чистой прибыли, то в 2007 г. – уже 45,7%; на ОАО «ЗСМК» (Evraz Group S.A.) эти показатели составили соответственно 81,7% и 90,0%, а на ОАО «ОЭМК» («Металлоинвест») – соответственно 10,0% и 100,0%. Однако предприимчивее всех оказался контролирующий собственник ОАО «РУСАЛ Красноярск» Олег Дерипаска. 31 декабря 2008 г. единственный акционер Красноярского алюминиевого завода, ОАО «РУСАЛ» (где главой управляющей компании «RUSAL Global Management B.V.» также является Олег Дерипаска), принял решение о выплате дивидендов по итогам 9 месяцев 2008 г. в размере 8 955 805,0 тыс. руб. В то же время чистая прибыль завода по итогам 2008 г. была на 260 838,0 тыс. руб. меньше начисленных дивидендов. Таким образом, дивиденды  составили 103,0% чистой прибыли предприятия за 2008 г. Недостающая часть была покрыта за счет исчерпания резервного капитала предприятия».[18]

Именно на фоне такого колоссального роста дивидендов промышленные империи олигархов столь же ретиво увеличивали свои заимствования[19], в разы увеличивали издержки (в том числе непроизводительные, на управленческие расходы)[20],  и т.д.

«Таким образом, кроме дивидендных выплат, экономии на налогах, использования «серых» схем при производстве и экспорте продукции, постоянно растущие издержки производства и непомерные управленческие расходы следует считать дополнительными инструментами вывода средств из России»[21] – резюмирует Кричевский.

Деятельность многих олигархов в период кризиса, по его (обоснованному цифрами и фактами) мнению, исчерпывающе описывалась следующей формулой: «Таким образом, схема действий обанкротившихся олигархов в условиях усугубляющегося экономического кризиса выглядит следующей. Сначала крупнейшие российские собственники кредитуются во Внешэкономбанке и других государственных кредитных организациях. Затем принимают активное участие в распределении средств, выделенных на реализацию «Программы антикризисных мер Правительства Российской Федерации на 2009 год». Следующий ход – получение государственных гарантий под любые устраивающие правительственных бюрократов проекты. После исчерпания и этого ресурса владельцы крупнейших российских предприятий прибегают к провоцированию социального недовольства на своих предприятиях опять же с целью получения бюджетных средств»[22].

В чем же, по его мнению, причина такого поведения крупнейшего российского бизнеса – выжать максимум доходов из своих предприятий, в форме ли дивидендов, или в форме непомерных управленческих расходов, или с помощью каких-либо еще схем, вывести эти доходы на личные счета, желательно заграницу, в оффшор, а сами предприятия обременить долгами, которые они не смогут потом выплатить, и, в итоге, требовать спасения своих предприятий у правительства?

Кричевский утверждает, что причина такого паразитического поведения – политика правительства Путина.   «Ситуация изменилась в 2003-2004 гг., когда открылись практические возможности по использованию административного ресурса силовых структур государства для передела собственности и укрепления положения одних олигархов за счет поглощения активов и вытеснения других представителей олигархического сообщества. В этот период начинается тотальная «оффшоризация» олигархического бизнеса и массированный вывод капитала с целью его защиты от себе подобных, а также от коррумпированных представителей правоохранительных органов. Созидательная стратегия поведения ключевых субъектов правящего экономического класса начала вытесняться отчетливой логикой временщиков, заинтересованных в сверхобогащении в течение ограниченного периода сырьевого бума, но не в долгосрочной модернизации или структурном реформировании экономики страны»[23].

Начав за упокой, автор «Постпикалевской России» кончил за здравие. Дескать, и рады были бы «ключевые субъекты» бизнеса проводить «созидательную стратегию», но неуверенность в завтрашнем дне, боязнь, что у них все отнимут, толкает их на безответственное поведение.

Прочитав это суждение, хочется спросить – а что же толкает на безответственное поведение всех тех владельцев и управленцев крупного бизнеса в странах Запада, кто также постоянно наращивает дивиденды, в ущерб долгосрочному развитию? Кто привил «логику временщиков» фондам частных прямых инвестиций? Чем вызвано хищническое поведение американских корпораций, что в Ираке, что в Новом Орлеане, что в других местах? Над ними всеми тоже висит угроза внезапной конфискации?

Решение проблемы, предлагаемое либералами, сводится, в основном, к тому, чтобы освободить бизнес от давления бюрократии, и предоставить ему свободу действий. Вот, например, рецепты, которые предлагает автор экономической части цитируемого выше доклада ИНСОРа, Н. Масленников: «И мировой опыт, и накопленная российская практика показывает, что наиболее надежными «мотиваторами» инноваций остаются реальная конкуренция и обеспечивающая ее институциональная среда. Законы, призванные стимулировать разнообразные технопарки … инкубаторы, развитие венчурного капитала с его посевными фондами … могут, например, сколь угодно долго стоять в кабинетных книжных шкафах без … динамичных малого и среднего бизнеса, «образ жизни» которых и есть конкуренция. На другой стороне медали – сокращение сферы «ручного управления», настройка законодательства и регулятивных процедур на удаление с «рыночного поля» компаний-лузеров и неэффективных собственников, последовательное снижение доли госсектора в ВВП (хотя бы до 35-40% к 2020 году) за счет приватизации избыточных активов».[24]  Однако мы должны задать вопрос, для либералов априори невозможный: а точно ли частный бизнес, освобожденный от ограничений, бизнес, перед которым открыты все пути, будет заинтересован именно в том, чтобы инвестировать в производство, модернизировать, разрабатывать и внедрять инновации, и т.д.?

Верят ли сами либералы в свои рецепты? Очень характерны суждения того же самого Н. Масленникова, высказываемые им не по поводу экономики вообще, а в контексте развития одной конкретной отрасли реального производства. Собственно говоря, единственная отрасль производства, на которой он счел нужным остановиться, это нефтегазовый комплекс.

Рассуждая об этом комплексе, Масленников сетует по поводу того, что Россия, экспортируя сырую нефть (и продукты первичной переработки) сильно проигрывает в плане развития нефтегазохимического производства. «В свое время в числе крупнейших центров нефтегазохимии был СССР. В постсоветское время эти позиции были утрачены. … В настоящее время технологическая структура российской нефтегазоперерабатывающей промышленности не отвечает современным мировым требованиям глубокой переработки сырья. Занимая третье место после США и Китая с долей 6,63% по мощностям первичной переработки сырой нефти, по суммарному удельному весу вторичных и деструктивных процессов РФ в 2-3 раза отстает от ведущих стран. Большинство НПЗ были построены в России в рамках прошлых технологических укладов: 98% нефти перерабатываются на установках, введенных еще в советское время. Средний уровень износа оборудования на них составляет 80%, срок службы отдельных узлов и агрегатов в разы превысил допустимые пределы. Из 27 крупных НПЗ шесть были пущены в эксплуатацию до войны, шесть – до 1950 года, а еще восемь – до 1960 года. Модернизация нефтепереработки, таким образом – абсолютный императив, способный, что существенно, создать серьезные стимулы развитию машиностроения»[25].

Как же он предлагает обеспечить воплощение в жизнь этого «абсолютного императива»? Вот некоторые из его предложений: «Инструментом, компенсирующим дефицит налоговых стимулов для инвестиций, мог бы стать специальный институт развития нефтегазопереработки и НГ-химии, ориентированный, прежде всего, на поддержку частно-государственного партнерства проектов в рамках кластеров, создаваемых по генсхемам развития нефтяной и газовой отраслей. Масштабность задач по созданию в России современной конкурентоспособной нефтегазопереработки и НГ-химии и видимый уже сейчас экономический эффект от их решения делают обоснованной постановку вопроса о подготовке (при переходе на новую классификацию бюджетных расходов) отдельной государственной программы «Развитие энергохимического комплекса». Помимо концентрации финансовых ресурсов господдержки она представляла бы также и «матрицу» иных регулятивных действий»[26].

Надо сказать, что это вполне закономерное предложение. Конкуренция – конкуренцией, но если речь заходит о решении каких-то масштабных производственных задач, частный бизнес, как правило, старается переложить расходы на государство. При этом, как показывают многие примеры (в том числе, допустим, приводимые в первой главе применительно к корпорациям США), щедрое государственное финансирование бизнеса также не гарантирует высокую эффективность.

Бизнес, в любом случае, действует в собственных интересах. И если он не заинтересован в «инновациях» сегодня, почему вдруг он заинтересуется ими завтра? Вопреки либеральной догме о том, что бизнес сделает все, если только развязать ему руки, более уместно, и реалистично сделать диаметрально противоположное предположение: самое важное – это не «открыть» бизнесу возможность действовать без ограничений, а, напротив, «закрыть» перед ним некоторые из имеющихся возможностей. Если махинации, разрушение собственных предприятий, распил государственного бюджета, и тому подобные деяния приносят больше прибыли, чем долгосрочные инвестиции в производство, то бизнес именно этим и будет заниматься – вот главная причина линии поведения, избранной крупным российским бизнесом, и красочно описанной, например, в докладе Кричевского.

Либералы, рассуждая о необеспеченности прав частной собственности, непрочности законов и т.д., как о препятствиях на пути долгосрочных инвестиций, путают причину и следствие. Если бы долгосрочные инвестиции были достаточно прибыльными, чтобы их производить, крупный капитал эффективно и быстро добился бы необходимого уровня правовых гарантий. Там же, где более прибыльны разнообразные финансовые махинации и полузаконное освоение средств государственного бюджета, там прочный правовой порядок не только не нужен, но и вреден (хотя его отсутствие бизнес может использовать, чтобы объяснять обществу свое уклонение от масштабных инвестиций).

Эксперты ВШЭ жалуются по поводу «дорогого» труда[27], и других причин неконкурентоспособности. «Сейчас, напомнил Кузьминов, наша страна отличается от своих соседей по БРИКС – Индии и Китая – более развитым здравоохранением, образованием, существованием солидарной пенсионной системы. И отказываться от этого сейчас мы не можем»[28].  Впрочем, с этими проблемами либералы, находясь у власти, в конце концов, справятся, если не «сейчас», то позднее. Но вот сделает ли это страну более инновационной? Побудит ли это бизнес более энергично вкладывать средства в производство? Очень сомнительно. Эксперты снова путают местами причину и следствие – не потому бизнес уклоняется от инвестиций, что в России дорогой труд, а, наоборот, не вкладывая денег в производство, бизнес сам его гробит, делает неконкурентоспособным. А неконкурентоспособное производство, производство с низкой производительностью труда, может выживать, как мы уже отмечали выше, только за счет экстремально дешевого труда. Поэтому бизнесу в России кажется, что даже местный дешевый труд – слишком дорог. Парадоксальным образом, наряду с жалобами на дороговизну труда звучат жалобы на низкую квалификацию рабочей силы. Как можно повысить ее квалификацию без дополнительных вложений, без повышения, таким образом, стоимости труда, остается непонятным.

В то же время, либеральные экономисты правы, когда говорят, что поддерживать статус-кво, удерживать на плаву депрессивную и отсталую российскую экономику будет все труднее. «Стране в течение ближайших десяти лет предстоит решать новые для себя проблемы. Прежняя модель экономического роста, основанная на восстановительном опыте после кризиса 1998 года, себя исчерпала, говорит Владимир Мау. При высоких ценах на нефть Россия вынуждена жить с дефицитом бюджета. Если эта модель не изменится, то в перспективе стране либо понадобятся займы, либо надо будет уповать на рост цен до 200 долларов за баррель. Попытка стимулировать спрос за счет бюджетных вливаний сейчас не срабатывает. Около 70 процентов такого спроса уходит в импорт или разгон инфляции, подсчитал Мау»[29].

Резкому увеличению частных инвестиций (которое одно могло бы переломить ситуацию в рамках капитализма) не способствуют ни нынешняя мировая конъюнктура, ни природа частного капитала (который всегда предпочитал скорее пользоваться инновациями, в том числе за счет государства, чем самостоятельно вкладываться в их создание), ни специфические традиции российского капитализма. И о каких инновациях может идти речь, в условиях, когда базовая инфраструктура в стране разваливается на глазах? Даже если и возникнет, вдруг, несколько очагов передового производства, окружающую регрессивную реальность, без интенсивной и широкомасштабной инвестиционной политики государства, они не вытянут, и даже не смогут сильно на нее повлиять.

Подведем промежуточные итоги: даже в наиболее благополучные, 2000-е годы, российская экономика характеризовалась такими чертами, как

• высокая зависимость от импорта; импорт же может обеспечиваться только за счёт экспорта, за счёт его единственной конкурентоспособной составляющей – экспорта природных ресурсов
• старение всех основных фондов, во всех отраслях, за исключением отдельных островков благополучия, особенно связанных с ТНК[30]
• вялотекущая (но постепенно ускоряющаяся) деиндустриализация
• сохранение и воспроизводство зон беспросветного регресса, охватывающих целые регионы[31].
• сверхэксплуатация трудящихся, как единственный способ хоть как-то поддерживать на плаву большую часть производств
•  массовая бедность, увековечивающая узость внутреннего рынка, и, подрывающая, в свою очередь, развитие производства.

При этом бесконечно воспроизводиться такая система тоже не может – старение основных фондов, наряду с колебаниями цен на предметы экспорта, угрожает ее прикончить уже в обозримом будущем. А продолжение реформ по неолиберальным рецептам, к чему склоняется руководство страны в послекризисные годы, чревато катастрофой в еще более сжатые сроки.

За последние двадцать лет Россия сползла в зону регресса экономической системы мирового капитализма. Катастрофичность подобного сценария именно для России определяется тем, что здесь речь идет не просто о консервации отсталости, а о консервации такого уровня, который сам возник в результате колоссального спада 1990-х годов, и с которым несовместимо сохранение, воспроизводство социально-экономического устройства России, как «современного», индустриального, урбанизированного и т.д., общества.

Регресс в России: социальное измерение.

Как уже говорилось выше, 1990-е годы стали периодом колоссальной деиндустриализации. И, вполне естественно, этот процесс выражался не только в сокращении объемов производства, но и в изменении структуры занятости. Так, произошло сокращение численности людей, занятых в промышленности, с 24 миллионов, в 1990-м году, до 14,5 миллионов в 2000-м. Сократилось число занятых в сельском хозяйстве, строительстве, науке (в этой последней – с  2804 тысяч человек, до 1201 тысячи). Но более чем в полтора раза выросло число занятых в торговле, и почти в два раза – число занятых в управлении. [32]

Данные за 2000-2007 годы подтверждают, что тенденции 1990-х, в плане структуры занятости населения, продолжали действовать и в 2000-е годы.[33]  Продолжилось сокращение числа занятых в промышленности и сельском хозяйстве, продолжился рост числа занятых в торговле, финансовой деятельности, управлении. Разумеется, мы не наблюдаем в 2000-е годы таких же резких сдвигов, как в 1990-е. Скорее, происходила консервация ранее сложившейся структуры занятости.

Резкое изменение структуры занятости в 1990-е годы означало распад множества трудовых коллективов, которые были, в советское время, не только производственными единицами, но и важными узлами социальных связей для почти всего населения. Теперь же миллионы людей были вырваны из своего социального окружения, распылены, атомизированы.

Большую значимость приобрел неформальный сектор экономики. Разумеется, говорить о точных количественных оценках неформализации сложно по самой природе данного явления. Тем не менее, рассмотрев некоторые из имеющихся оценок, можно придти к довольно ясному пониманию масштабов неформального сектора в современной России. Начнем с данных Росстата о численности и структуре людей, занятых в неформальном секторе российской экономики.

Таблица №10 РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ ЗАНЯТЫХ В НЕФОРМАЛЬНОМ СЕКТОРЕ ПО ТИПУ ЗАНЯТОСТИ[34]

	Всего, тыс.человек	в том числе занятые				Занятые в нефор- мальном секторе, в процентах от общей численности занятого населения
		только в нефор- мальном секторе	в нефор- мальном секторе и вне его	из них
				основной работой в нефор- мальном секторе	дополни- тельной работой в нефор- мальном секторе
Занято в неформальном секторе – всего
2001	8155	6487	1668	11	1657	12,5
2002	8600	6783	1817	4	1813	13,0
2003	10637	8859	1778	21	1757	15,8
2004	10787	9317	1470	15	1455	16,1
2005	12092	10287	1805	9	1796	17,6
2006	11667	10162	1505	10	1 495	16,9
2007	12080	10659	1421	17	1 404	17,1
2008	13602	11948	1654	26	1628	19,3
2009	12489	11077	14117	19	1393	18,0
Мужчины
2001	4284	3367	917	2	915	12,8
2002	4425	3457	968	2	966	13,1
2003	5552	4580	972	9	963	16,2
2004	5671	4943	728	2	726	16,6
2005	6296	5326	970	0,1	970	18,1
2006	6027	5243	784	8	777	17,2
2007	6415	5684	731	8	723	18,0
2008	7183	6288	895	22	873	20,0
2009	6780	6039	7408	9	732	19,2
Женщины
2001	3871	3120	752	9	743	12,3
2002	4176	3326	850	2	848	12,8
2003	5085	4280	805	11	794	15,4
2004	5116	4374	803	13	730	15,5
2005	5796	4961	835	9	827	17,1
2006	5640	4919	721	3	718	16,5
2007	5665	4975	690	9	681	16,1
2008	6419	5660	759	4	755	18,5
2009	5709	5038	671	10	661	16,7

Из вышеприведенной таблицы видно, что по данным Росстата, доля лиц, занятых в неформальном секторе экономики, в процентах от общей занятости, постоянно росла в течение большей части 2000-х годов, вплоть до кризиса. В 2001 году занятые в неформальном секторе составляли 12,5% от общего числа занятых, в 2008 – уже 19,3%. В 2009 году, правда, их доля сократилась, на фоне кризиса, до 18%, но, конечно, основанием говорить о переломе долгосрочной тенденции это не является. В абсолютных значениях численность занятых в неформальном секторе составила 8155000 человек в 2001 году, 12080000 человек в 2007 году, 13602000 человек в 2008 году, 12489000 человек в 2009 году.

Таблица № 11 РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ ЗАНЯТЫХ
В НЕФОРМАЛЬНОМ СЕКТОРЕ ПО СТАТУСУ[35]

	Всего, человек	в том числе		В процентах
		работающие по найму	работающие не по найму	работающие по найму	работающие не по найму
Всего
2001	8155	2908	5248	35,7	64,3
2002	8600	2883	5718	33,5	66,5
2003	10637	4756	5881	44,7	55,3
2004	10787	5534	5253	51,3	48,7
2005	12092	5893	6199	48,7	51,3
2006	11667	6207	5460	53,2	46,8
2007	12080	6601	5478	54,6	45,4
2008	13602	7848	5754	57,7	42,3
2009	12489	6825	5663	54,7	45,3
Мужчины
2001	4284	1489	2795	34,8	65,2
2002	4425	1392	3033	31,5	68,5
2003	5552	2400	3152	43,2	56,8
2004	5671	2813	2858	49,6	50,4
2005	6296	2999	3297	47,6	52,4
2006	6027	3097	2930	51,4	48,6
2007	6415	3383	3032	52,7	47,3
2008	7183	4097	3086	57,0	43,0
2009	6780	3609	3171	53,2	46,8
Женщины
2001	3871	1419	2452	36,7	63,3
2002	4176	1491	2685	35,7	64,3
2003	5085	2356	2730	46,3	53,7
2004	5116	2720	2396	53,2	46,8
2005	5796	2894	2902	49,9	50,1
2006	5640	3110	2530	55,1	44,9
2007	5665	3218	2446	56,8	43,2
2008	6419	3752	2668	58,4	41,6
2009	5709	3216	2492	56,3	43,7

Стоит также отметить, что за тот же период в неформальном секторе повысилась доля наемных работников, и, соответственно, сократилась доля самозанятых. В 2001 году их было 35,7% и 64,3%, в 2009 году: 54,7% и 45,3%. Неформальный сектор в России тоже, по своему, упорядочивается, и становится устойчиво воспроизводящимся, даже растущим, периферийным сектором капиталистических отношений.

Что касается настоящего времени, то уже в 2011 году глава Росстата Александр Суринов в интервью Российской газете упомянул, что в неформальном секторе российской экономики занято «примерно 13 миллионов человек, или 17-18 процентов экономически активного населения»[36].

При этом необходимо понимать, что разнообразные неформальные экономические отношения отнюдь не полностью сконцентрированы в неформальном секторе. Как мы уже отмечали выше, даже если говорить о неформально занятых, отнюдь не все неформально занятые – заняты именно в неформальном секторе. Вполне распространена ситуация, когда люди неформально заняты на вполне обычных, зарегистрированных, являющихся юридическими лицами, предприятиях. Кроме того, за пределами неформального сектора в описаниях Росстата оказываются виды деятельности, оказывающиеся, в той или иной степени, криминальными[37]. Поэтому интересно сравнить данные Росстата с альтернативными оценками. Например, в 2001 году производилось любопытное исследование на основе анкетного опроса 150 сотрудников разнообразных учреждений, занимающихся изучением и регулированием трудовых отношений. В их числе «были специалисты центрального аппарата Министерства труда и социального развития России, работники региональных департаментов Федеральной государственной службы занятости и органов службы занятости местного уровня, ученые научно-исследовательских институтов, включая учреждения системы Академии наук»[38].

Мнения специалистов-трудовиков, естественно, во многом разошлись, однако «наиболее часто встречающиеся в анкетах оценки не опровергают содержащихся в специальной литературе. Согласно таким оценкам, в России неформально занято приблизительно 30% взрослого населения, или от 25 до 30 миллионов человек, а всего с теневой экономикой так или иначе связано 58-60 миллионов человек»[39].

Колоссальная разница между этими цифрами, и цифрами Росстата за тот же период объясняется за счет того, что в этом исследовании речь идет не только о занятых в неформальном секторе, но о всех вообще неформально занятых. Как отмечается в вышеприведенной цитате, если учитывать не просто неформально занятых, но тех, кто «связан с теневой экономикой», то численность людей, о которых идет речь, вырастет еще примерно в два раза.

Разумеется, теневая экономика – это более широкое понятие, чем «неформальный сектор», или «неформальная занятость». Тем не менее, они взаимосвязаны. Теневой, незадекларированный оборот – это, как общеизвестно, вполне широко распространенная составляющая деятельности множества хозяйствующих субъектов, в том числе и вполне «формальных». Она наиболее очевидно проявляется в отношениях между предприятиями, а также, в отношениях предприятий с налоговыми и другими государственными органами. Однако там, где хоть какая-то сфера деятельности предприятия выведена из зоны публичности и прозрачности, тень падает и на отношения внутри предприятия, в том числе отношения работодателя и его представителей с работниками. Наиболее очевидно это в тех случаях, когда работники получают неофициальную зарплату, в дополнение к официальной, причем первая существенно превосходит последнюю. Это означает, что, хотя формально трудовые отношения оформлены совершенно правильно и законно, на деле они будут регулироваться неформальными договоренностями, а не законом (как и любые отношения в сфере теневой экономики), и будут, в этом смысле, неформальными трудовыми отношениями.

Что касается оценки объемов теневой экономики, то здесь мы также увидим очень серьезные расхождения. Если глава Росстата, в уже цитировавшемся выше интервью, сказал, что незадекларированная экономика составляет в России примерно 16% от ВВП, то есть и совершенно отличные, также широко известные и авторитетные, оценки. Например, в исследовании экспертов Мирового Банка «Теневые экономики по всему миру»[40] отмечается, на основании косвенных индикаторов, что доля теневой экономики в ВВП России составляла 47% в 1999 году, и 40,6% в 2007 году[41].

Подводя промежуточные итоги, следует признать, что, во-первых, формирование новой экономической модели в 1990-2000-е годы было сопряжено с колоссальным разрушением ранее существовавших социальных связей; во-вторых, вновь сложившаяся структура экономики включила в себя обширный и достаточно устойчивый неформальный сектор (в котором занят, как минимум, каждый шестой экономически активный житель России). В-третьих, сфера неформальной занятости, и тем более, теневой экономики охватывает значительно (в разы) большее число жителей России, чем неформальный сектор в узком смысле слова.

Эти данные подтверждают то, что, в общем-то, подавляющему большинству жителей России известно из личного опыта: очень важную, часто даже определяющую роль в их жизни, причем не только в личной жизни и в собственной семье, но именно в хозяйственной жизни, в трудовых отношениях, в социальной жизни, играют не официальные нормы, не законы, а те или иные неформальные отношения, личные договоренности, и т.д.

Теневые, неформальные отношения пронизывают собой все сферы жизни общества, и существуют параллельно с публичным, законодательно регулируемым функционированием государственных и общественных институтов, политических партий, разнообразных юридических лиц, и т.п.

В сущности, сочетание этих двух аспектов жизни, один из которых является официально признанным, а другой – реально функционирующим, неофициальным, но, на деле, общеизвестным – это системообразующая черта всего нынешнего социально-экономического и социального политического устройства России.

Закон здесь выступает в виде ширмы, применяемой по прямому назначению довольно редко.

Некоторые аспекты теневой жизни российского общества являются официально признанными, о них говорят много и часто. Мы уже видели выше, что либеральные аналитики, (а подчас и представители власти), признают существование и широкую распространенность  «коррупции», «бюрократизма», необеспеченности прав частной собственности в России, и т.д. Все это – не что иное, как теневая сторона жизни российского общества, но взятая именно в том разрезе, который интересует либералов, т.е. с точки зрения интересов частных предпринимателей, и, шире, «среднего класса». Хотя и эти эксперты порой признают, что не все так просто, и что как раз средний класс неверно представлять невинной овечкой, страдающей от неформальных отношений. Напротив, речь идет о социальном слое, представители которого являются активными и инициативными участниками подобных отношений. «Кто, как ни средний класс, будучи неудовлетворенным состоянием институциональной среды, первым вступил в неформальные отношения с прочими агентами в сфере образования, здравоохранения, на рынке труда и пр., научился договариваться с бюрократией, словом, поддержал все формы теневых отношений в обществе? И здесь он тоже продемонстрировал свою реальную силу – умение транслировать свои практики всему обществу, в результате чего теневые отношения густой сетью опутали все российское общество»[42].

Если либералы смотрят на ситуацию с точки зрения тех, кого они эвфемистически называют «активной частью общества», то представители других идейных направлений обращают внимание на иные аспекты феномена неформальных отношений.

Вот как в 2004 году описывала положение вещей, применительно к трудовым отношениям, известный французский социолог, много лет живущая и работающая в России, и занимающаяся вопросами трудовых отношений и низовой самоорганизации граждан, Карин Клеман: «Здесь очень распространена своеобразная форма иерархического сотрудничества – неформальные сети выкручивания. Этот тип взаимоотношений чаще всего структурирован по вертикальному принципу, когда один или несколько рабочих налаживают особенные, привилегированные, контакты с кем-то из начальства. Вступая в такие взаимоотношения, рабочий и начальник оказывают друг другу какие-то услуги. Например, начальник или мастер закрывают глаза на отсутствие рабочего на рабочем месте, или на его “свободный” режим работы, или на его подработки, но в обмен рабочий соглашается на бесплатную сверхурочную работу, или на личные услуги (ремонт квартиры, работа на стороне в пользу начальника). Такие схемы часто встречаются. На некоторых кризисных заводах они даже структурируют отдельную сферу трудовых отношений и “альтернативного производства”. Эти сети в высшей степени неформальные (“альтернативные”). С одной стороны, они позволяют некоторым рабочим успешно “выкручиваться”, а с другой стороны подвергают их прямому вертикальному контролю одним начальником (или лидером сети), у которого больше власти, связей и иных необходимых сетевых ресурсов … Российские предприятия и, вообще повседневная жизнь россиян, пронизаны неформальными правилами (не провозглашенными, неписаными) действия и практики. Глубинные интервью и наблюдения ярко показывают, настолько организация разных аспектов процесса труда является неформальной: зарплата в конверте или без определенных критерий начисления, увольнение по усмотрению начальства или по т.н. “собственному желанию”, ненормированный рабочий график, нефиксированные и проигнорированные права, неформальные отношения с начальством, и т.п.».[43].

Таким образом, в сфере трудовых отношений тоже существуют и воспроизводятся оба аспекта – с одной стороны, декоративно-формальный, с другой стороны – неформальный, в котором выстраиваются реально значимые отношения, и принимаются реально значимые решения.

Формально, существует трудовое законодательство, гарантирующее права работника, и регламентирующее все существенные стороны трудовых отношений, как-то: условия заключения, изменения, расторжения трудового договора, продолжительность и режимы рабочего времени, гарантии и компенсации, охрану труда, положение отдельных категорий работников, индивидуальные и коллективные трудовые споры, и т.д. и т.п.Трудовое законодательство с течением времени постепенно изменяется в худшую для работников, сторону. Но ещё более важно то, что на практике трудовые отношения регулируются, в огромном большинстве случаев, отнюдь не официальным трудовым законодательством. Нормы охраны труда систематически нарушаются, зарплата, рабочее время, условия труда работника – все это часто не соответствует не только законодательству, но и формальному трудовому договору этого же самого работника с работодателем. Работник постоянно сталкивается с нарушением своих прав, но он или не знает об этом, или же, в том случае, если нарушение очевидно, не решается сопротивляться. В итоге, на практике, как это хорошо описано в цитируемой выше статье К.Клеман, трудовые отношения регулируются в основном произволом начальников и неформальными договоренностями начальников с подчиненными, и лишь в исключительных случаях – законодательством.

Нужно подчеркнуть, что эта система вполне соответствует интересам российских капиталистов. Вспомним, что российский капитализм существует в условиях систематического недоинвестирования, использует изношенные производственные фонды, и находится в уязвимом положении перед лицом иностранной конкуренции. Минимизация издержек на рабочую силу – естественная, в этих условиях, капиталистическая стратегия. А неформальное регулирование трудовых отношений позволяет поддерживать заработные платы на низком уровне, и, в особенности, сводить к минимуму другие издержки на рабочую силу, например, на охрану труда.

Если говорить об отношениях внутри правящего класса – между  капиталистом и чиновником, между капиталистом и другими капиталистами, между чиновником и другими чиновниками, то они неформальны тоже не без веской причины.

Российская буржуазия сформировалась совсем недавно, в 1990-е годы; формировалась она сразу именно в неолиберальном, регрессивно-паразитическом обличье. У нее нет никаких исторических традиций, никаких значимых для общества реальных успехов. Российский капиталист, в большинстве случаев (хотя, разумеется, не всегда) становился капиталистом или благодаря тому, что был что так или иначе связан с чиновниками, или сам был чиновником. Эта глубокая связь капиталиста с чиновником существует на всех уровнях, от «олигархов» до мелких предпринимателей. И, опять же, в условиях недоинвестирования, в условиях общей отсталости российского производства трудно ожидать, что эта, исторически сложившаяся ситуация изменится. Использование государственного бюджета, с помощью более или менее законных схем, и дальше останется важнейшим способом обогащения для российских капиталистов.

Иначе говоря, непременным, необходимым условием функционирования российского капитализма является, с одной стороны, паразитизм капиталиста (т.е., его способность поддерживать себя на плаву за счет государственной поддержки, получаемой, в большинстве случаев, благодаря неформальным связям с госчиновниками); с другой стороны, паразитизм капиталиста может иметь место только благодаря коррумпированности чиновника, его готовности (небескорыстно и практически безнаказанно) вступать в разнообразные неформальные связи с законным или даже незаконным бизнесом.

А это означает, в свою очередь, что государственный аппарат в таком обществе не может не быть низкоэффективным, полуразложившимся на группировки и кланы, преследующие свои частные интересы. Группировки и кланы, которые будут навязывать теневые, неформальные отношения уже всему остальному населению.

Таким образом, система неформальных общественных отношений в России росла одновременно сверху и снизу. Сверху его насаждали бюрократы и капиталисты, как побочный продукт той масштабной ловли рыбы в мутной воде, благодаря которой они смогли небывало быстрыми темпами разбогатеть. Снизу – это была стратегия выживания  миллионов людей в ситуации разрушения производства, распада старых трудовых коллективов и других социальных общностей, обнищания, потери рабочих мест, и т.п.

Логичным увенчанием такого общества является правящий режим: формально демократический, дорожащий своим правовым антуражем и даже иногда считающийся со своими собственными Конституцией и законами, но в основном авторитарный, опирающийся на неформальные договоренности бюрократических и капиталистических группировок.

Фасад российской «демократии» и «правового государства» не обманывает никого – ни тех, кто его создает, ни тех, кому ему показывают (по крайней мере, из числа российских граждан). Периодически, фасад трескается; «суть дела» выходит на поверхность, и становится, на какое-то время, предметом широкого обсуждения в СМИ и в обществе. Очередное «дело Цапков»[44], или «кушвинская афера»[45] становятся предметом официального разбирательства. При этом всем с самого начала ясно, что всплывшие на поверхность «эксцессы» – это и не эксцессы вовсе, а более или менее обычное, рутинное положение вещей, существующее, с местными вариациями, повсеместно.

Для кого нынешние порядки выгодны? Естественно, они выгодны для верхушек бюрократии и для крупного олигархического капитала. Средний капитал, и, вообще, «активная часть общества», о которой пекутся либералы, временами может испытывать недовольство; но, в целом, они приспособились к этой системе отношений и научились пользоваться ее преимуществами. Но в том, что касается большинства населения, однозначный ответ дать не так просто, как кажется.   «В целом, работники дают предпочтение эти неформальные тактики “выкручивания” коллективными акциями или открытым социальным конфликтом… Из этого сотрудничества работники могут извлекать пользу для себя, но гораздо чаще они становятся более уязвимыми заложниками неформальной игры, правила которой очень мало от них зависят. … можно предполагать, что именно в неформальных правилах и неформальном сотрудничестве между людьми разных социальных положениях лежит самое весомое препятствие к коллективным действиям в России»[46].

С одной стороны, неформальные связи часто оказываются единственной доступной «маленькому человеку» стратегией выживания, и, в этом смысле, они для него полезны. Но верно и то, что часто этот маленький человек оказывается участником чрезвычайно непрозрачной и неравноправной системы отношений, которая позволяет ему выживать, но одновременно удерживает его в подчиненном, приниженном положении, не позволяет подняться с социального дна. Помимо прочего, подобные социальные связи, как отмечает Карин Клеман, препятствуют формированию более широких социальных общностей, мешают вовлечению людей в коллективную борьбу за свои интересы.

Разумеется, неформальные связи неформальным связям рознь. Можно представить себе ситуацию, когда именно неформальные сообщества становятся основной инфраструктурой борьбы с властями, не устраивающими население. Оппозиционные и революционные движения, организации, партии, очень часто начинались именно как неформальные сообщества.

Однако неформальные связи, пронизывающие российское общество, и определяющие собой его функционирование – это, как правило, личные связи. Слабость официальных структур не приводит, в большинстве случаев, к формированию мощных альтернативных «воображенных сообществ». Под «воображенными сообществами» я, вслед за Бенедиктом Андерсоном[47], понимаю такие сообщества, которые объединяют людей, никогда в жизни не видевших друг друга, не имеющих представления о существовании друг друга, но, тем не менее, представляющих себя членами одной общности, и готовых, в определенной ситуации, оказать друг другу поддержку. Характерными примерами таких сообществ являются нации. Люди, принадлежащие к одной нации, живут в разных концах одной и той же страны (или даже в разных странах), и никогда лично друг с другом не соприкасаются. Тем не менее, они знают, про себя, что они – англичане, французы, русские, евреи, армяне, и т.д., и т.п. Они знают, что эта национальная принадлежность объединяет их с множеством других людей, не известных им в реальной жизни, но представляемых, «воображаемых», как собирательный образ соплеменников. И они готовы, в большей или меньшей степени, к определенным действиям ради этой общности, к которой они все принадлежат. Другие примеры таких общностей – религиозная общность (общая религиозная принадлежность), и классовая общность (характерная для классического рабочего движения XIX – XX вв.)[48]. Сегодня, в России все унаследованные от прошлых периодов воображенные общности находятся в кризисе.

В эпоху СССР государство гарантировало людям соблюдение их прав, государство предоставляло помощь в случае необходимости, государство поддерживало систему образования и культуры, организовывало литературу и прессу, и т.д. Таким образом, оно унифицировало, контролировало и воспроизводило историческую память народа. Говоря короче, государство обеспечивало и осознание людьми своей принадлежности к стране и народу, и получение людьми тех возможностей и благ, которые с этой принадлежностью были связаны. Национальная общность была воплощена в государстве, и поддерживалась с помощью государственных институтов.

Ослабление и деградация этих, социальных функций государства неизбежно означало, поэтому, и подрыв народной общности. Принадлежность к единому народу осознается людьми, но не влечет за собой ничего практического, ничего реального.

Именно в этом контексте становится понятна, кстати, и современная националистическая озабоченность, пресловутый «русский вопрос». Значительная часть национальных меньшинств в современной России имеет свои диаспоры, свои структуры, позволяющие этим меньшинствам (по большей части, но не только, их верхушкам) эффективно отстаивать свои интересы. Таким образом, их «воображенные сообщества» наполнены плотью и кровью, имеют вполне реальное, практическое значение. Их неформальные структуры разветвлены, сильны, хорошо вписываются в нынешнюю Россию, живущую, в огромной степени, «в тени».

Но русское большинство населения, на своей собственной исторической родине, структур диаспорного типа, естественно, не имеет. Более того, централизованная, мобилизационная модернизация, проходившая в Советском Союзе, основным носителем которой был, по естественным причинам, народ большинства, вообще привела к тому, что это большинство вообще не имеет каких-либо своих структур, отличных от государственных институтов, и не имеет навыка их создания. В итоге большинство населения оказывается, перед лицом деградирующей экономики и государства, разобщенным, атомизированным.

Левые маркируют это большинство, как «трудящееся большинство», националисты – как «русское большинство», но ситуация, о которой и те и другие говорят на языке своих традиций, остается, в основе, одной и той же.

Практическим следствием из этой ситуации становится неспособность к коллективным действиям, к совместной борьбе за общие интересы: просто потому, что люди, в большинстве случаев, не умеют, не хотят, не видят смысла объединяться, ради чего угодно, с кем-либо за пределами узкого круга своей семьи и своих знакомых.

Подведем некоторые промежуточные итоги. Россию можно, без особого риска ошибиться, причислить к числу «провалившихся государств» в латентной фазе. И сохранение нынешних социально-политических порядков будет означать, что, рано или поздно, латентная, скрытая фаза этого состояния перейдет в открытую фазу.  Это значит, что ситуацию нужно менять. Два основных вопроса здесь: как? и кто?

Начнем с первого вопроса.

Выход России из модерна – перспектива.

В предыдущих четырех главах я старался показать, что выход из модерна – это, так или иначе, историческая необходимость для всех стран мира. При этом осуществить планомерный выход, с сохранением основ цивилизации, без полного развала, без гибели большинства населения, и т.д., получится не у всех. Сказать заранее, у кого именно получится, а у кого нет, вряд ли возможно.

Все эти общие рассуждения в полной мере относятся и к России. Мы не можем сейчас сказать, получится, или нет. Мы даже не можем сегодня выработать все подробности, все детали плана выхода России из модерна. Но необходимо начинать разработку этого плана, потому что только на этом пути мы сможем (если вообще сможем) выпутаться из очень сложной, практически тупиковой, исторической ситуации.

Для России вопрос осмысленного, планомерного выхода из модерна – это проблема не ближайшего столетия, не большой исторической перспективы, а ближайших десятилетий. Или его удастся осуществить, сохраняя при этом страну и базовые достижения цивилизации, или будет полный хаос и гибель, совершенно всерьез, наяву, большей части населения.

В данном тексте я, разумеется, даже не пытаюсь приступать всерьез к выработке подробного плана, ограничив свою задачу тем, чтобы показать его необходимость. Выскажу только некоторые предварительные замечания.

Программа выхода из модерна, как уже говорилось выше, подразумевает «двухэтажную» модель экономики. На первом, базовом этаже развивается локальное производство, кооперативное, муниципальное, мелкое частное – легкая промышленность и сельская хозяйство, ориентированные на удовлетворение потребностей населения тех местностей и регионов, где они размещены, и этому же населению предоставляющие рабочие места. Ни быстрого роста, ни масштабного накопления капитала на этом этаже не происходит. Из мирового рынка (а в значительной степени, и из национального) эти производства выключены; проблема конкурентоспособности перед ними, таким образом, не стоит. В технологическом плане они осуществляют сдвиг от капиталоемких и энергоемких технологий к экологичным и трудоемким (разумеется, полного отказа от капиталоемких технологий это не означает).

Развитие экономики первого этажа в России позволит исправить те перекосы развития (за последние 20 лет их более правильно называть перекосами деградации) которые выражаются в упадке многих регионов, в гипертрофированном сосредоточении населения в немногочисленных мегаполисах, в первую очередь – в Москве.

Экономика первого этажа создаст куда более стабильную и более здоровую обстановку жизни и по сравнению с современными депрессивными регионами, и по сравнению с переполненными столицами. Это позволит повысить среднюю продолжительность жизни населения, также как и рождаемость, и, таким образом, переломить неблагоприятные демографические тенденции.

Стратегия планомерного выхода из модерна обеспечит условия для возрождения региональной жизни, для возвращения туда значительной части населения. Для этого даже не потребуется радикально менять традиции большей части населения, и изобретать какие-то радикально новые формы поселений. Почистить и починить небольшие города и сельские поселения, обеспечить их необходимой социальной инфраструктурой, защитить от местного криминала и мирового рынка местное мелкое производство – уже будет большим шагом вперед.

Но «почистить, починить, и обеспечить инфраструктурой» будет совершенно невозможно без возрождения крупной промышленности – возрождения, осуществляемого по плану; возрождения именно тех отраслей, которые необходимы для обеспечения (оборудованием и т.п.) проектов регионального развития.

Несмотря на сокращающиеся запасы нефти, деградацию почв и лесов, и т.д., и т.п., Россия, пока еще, не превратилась в непригодную для обитания пустыню. Наличные природные ресурсы (не только полезные ископаемые, в том числе топливные, но и земля, и пресная вода, и т.п.) все еще дают возможность обеспечить выживание страны и населения. Однако это не только возможность, но и проблема. Чем более благоприятствовать нам будут природные условия, тем больше усилий придется приложить для обороны от внешних врагов, ради сохранения в едином государстве всех, или, по крайней мере, подавляющего большинства территорий нынешней России.

Это значит, что задачей номер один любой политической силы, которая возьмет на себя повторное собирание страны и реализацию планомерного выхода из модерна, станет восстановление дееспособности государственного аппарата, сосредоточение основных производств «второго этажа» в руках государства, и максимальное закрытие от внешнего рынка. Эта сила должна будет создать аппарат, способный организовать оборону, поддержать региональное развитие, и наладить работу отраслей, обеспечивающих эти ключевые направления: науки, высоких технологий, ВПК, транспортной инфраструктуры, диверсифицированной энергетики, добывающих и промышленных отраслей, и т.п.

Но тем большую важность приобретает второй вопрос: кто? Иначе говоря, откуда возьмется такая политическая сила? Мы уже видели, что сама структура российского общества не благоприятствует самоорганизации масс, и их успешному политическому действию. То, что это действительно так, подтверждает длительная история неудач, неотступно преследующих внесистемную российскую оппозицию. Особенный интерес с этой точки зрения представляет, конечно, история антинеолиберальной, антикапиталистической оппозиции.

Особенности российского антикапитализма.

Резкое, быстрое проведение неолиберальных реформ в 1990е годы, вызвало к жизни мощное протестное движение, в котором причудливо сочетались «левые» и «правые» лозунги и идеи.

Появление «красно-коричневого» движения 1990-х годов было совершенно естественным, даже неизбежным.  Не может же не сопротивляться общество, которое систематически, последовательно, безжалостно уничтожают! Ведь разрушили трудовые коллективы, развалили производство, посадили на голодный паек бюджетников, вслед за тем – разрушают медицину, образование, культуру, армию и т.д. Должны же сопротивляться этим процессам все те слои, что страдают от разрушения? Оппозиционеры 1990-х годов возлагали подобные надежды на «бюджетников», на работников разрушаемых производственных и непроизводственных сфер, на пенсионеров, на учащихся, на патриотичные прослойки в госаппарате и вооруженных силах.

Движение протеста против разрушения советского общества и его основных институтов развернулось, но потерпело поражение и, в целом, сошло на нет. История последних двадцати лет – это еще и история исчерпания надежд на силу сопротивления советских социальных институтов.

Конечно, периодически отдельные протесты, например, бюджетников или рабочих закрываемых предприятий, происходят и будут происходить в дальнейшем. Но они разрозненны и неустойчивы. Их цели не выходят за рамки решения (хотя бы временного) совершенно конкретных, узких проблем и являются, к тому же, чисто оборонительными. Единственное, к чему приводят даже успешные протесты такого рода – к тому, что процесс разрушения определенного предприятия или отрасли растягивается во времени.

В то время как правящие круги тянут время, играют, лавируют, переходят от одних способов обмана к другим, недовольные устают, рассеиваются, теряют сплоченность, уходят в другие сферы жизни сами (еще прежде, чем их все-таки выкинут), наконец, стареют и умирают. Люди привыкают жить в новых условиях (пусть и плохо жить), приспосабливаться, «вертеться». Они передают этот свой социальный опыт более молодым поколениям (если, конечно, в определенном предприятии/учреждении эти молодые поколения вообще есть в сколько-нибудь значимом количестве). Воспоминания о прошлой достойной жизни все больше тускнеют.

Середина 2000-х годов стала временем некоторой активизации новых профсоюзов, особенно на предприятиях ТНК, и социальных движений, в первую очередь – жилищного движения. Эти тенденции стали основой для преувеличенных надежд части российских радикальных левых групп. Однако устойчивое воспроизводство тенденций регресса и деградации производства означает, что рост производства, ставший, в 2000-е годы, питательной почвой для возникновения и развития новых рабочих организаций, останется ограниченным отдельными предприятиями, в лучшем случае – отдельными отраслями. Этот рост слишком слаб, чтобы создать базу для формирования массового рабочего движения на классовых принципах, о котором мечтали левые радикалы. Жилищное движение также осталось, по большому счету, каплей в море[49].

Конечно, происходят и будут происходить акции протеста, вызванные невозможностью существовать, выживать в буквальном, чисто физическом смысле слова. Довольно мощная традиция подобных акций сложилась в течение девяностых годов, и продолжилась, хотя и в более слабом виде, в 2000-е. Особенно в этой связи характерны протесты против многомесячных невыплат заработной платы, в том числе в форме голодовок.

Одной из наиболее известных, наиболее ярких, и наиболее успешных акций протеста ради выживания стала борьба жителей города Пикалево в Ленинградской области, за возобновление работы трех основных заводов города в 2009 году. Усугубляющийся развал инфраструктуры, продолжающаяся деградация госаппарата, продолжение неолиберальных реформ – все это гарантирует, что протестные акции ради обеспечения выживания будут множиться. Но кратковременные стихийные вспышки протеста, сами по себе, не могут породить силу, способную, в действительности, взять власть в свои руки, и остановить движение страны к пропасти.

Как уже говорилось выше, 1990-е годы, в особенности их первая половина, были временем высокой вовлеченности масс в политику. Массовое «красно-коричневое» движение против неолиберальных реформ возникло после того, как самоубийственным успехом увенчалась борьба (тоже массовой) демократической оппозиции 1988-1991 годов. Но к концу 1990-х пришли в полнейший упадок, или же полностью развалились почти все массовые политические организации, конца 1980-х – первой половины 1990-х, как демократические, так и национал-патриотические. Единственной действительно массовой политической партией, перешедшей из 1990-х годов в 2000-е, и вообще единственной массовой политической партией в России (Единая Россия, партия власти – это, все же, совершенно другой жанр), была КПРФ. Коммунистическая партия Российской Федерации возникла на волне массового движения начала 1990-х, и сумела, благодаря своей «умеренности», готовности идти на компромисс с властью, воспользоваться плодами этого движения в тот период, когда оно само уже шло на спад, пройдя свою самую радикальную фазу, т.е. в 1993-1996 годах. Но, хотя КПРФ и смогла конвертировать свою массовость в устойчивое место на парадной политической сцене России, став одной из постоянных, официально дозволенных парламентских партий, ее история в конце 1990-х -2000-х годах также была историей ослабления и упадка. Это хорошо видно, даже если сравнить официальные данные самой КПРФ по ее численности за разные годы. Так, в краткой справке по истории партии, подготовленной в 1998 году, говорилось: «За период после восстановления партии ее численность возросла до 547 тысяч членов КПРФ В партии более 20000 первичных организаций…»[50]. В 2006 году, всего через восемь лет, численность была уже в несколько раз меньше. Вот что говорил, например, бессменный председатель ЦК КПРФ Г.А. Зюганов на VII Пленуме ЦК в 2006 году: «По данным на начало этого года, партия насчитывает 184 тысячи членов, объединенных в 14,7 тысячи первичных и 2,4 тысячи местных отделений. При этом 48 процентов партийцев – старше 60 лет, 43 процента – в возрасте от 30 до 60 и лишь 7 процентов моложе 30 лет. Средний возраст членов партии – 58 лет»[51]. Таким образом, за восемь лет численность партии сократилась в три раза. Для КПРФ это имело особенно критическое значение, учитывая, что именно на агитационной работе многочисленной «пехоты» строились избирательные кампании партии. «Более чем в двух третях регионов Российской Федерации местные отделения имеются во всех административных центрах. Это вроде бы неплохо, но нужно помнить, что в России 157 тысяч населенных пунктов. Из них лишь в 15 тысячах имеются первичные отделения КПРФ. Охват – 9,5 процента. …. Получается, что до многих российских граждан мы не доходим. Для решения важных задач у нас просто не хватает “пехоты” – тех же агитаторов и наблюдателей на выборах. Ибо наша испытанная тактика – “от человека к человеку”, “от двери к двери” – требует многочисленной армии надежных бойцов …. Нетрудно подсчитать, что для стопроцентного охвата населенных пунктов первичками численность партии должна быть увеличена на 430 тысяч человек – до 610 тысяч, то есть более чем втрое. … Специалисты из Центра исследований политической культуры России утверждают, что, исходя из опыта западноевропейских компартий, при нынешней численности за КПРФ гарантированы голоса лишь 4-5 миллионов избирателей. Поэтому для удержания электорального ядра в 11-12 миллионов человек необходима численность партии в 400-420 тысяч …. мы должны ежегодно принимать в партию в среднем по 100 тысяч человек, то есть удесятерить прием. А если мы довольствуемся задачей простого поддержания численности партии на нынешнем уровне, то ежегодный прием следует удвоить, доведя его до 20 тысяч»[52]. Однако к настоящему времени, к 2011 году, численность КПРФ сократилась еще более. Правда, по словам секретаря ЦК КПРФ В.Ф. Рашкина, за последние годы удалось остановить падение численности партии, и даже обеспечить некоторый прирост, но общая численность, при этом, все равно уступает той, которая была даже в середине 2000-х годов.  «На 1 января численность КПРФ составляла 153 699 человек. … За прошедший год число членов партии увеличилось на 773 человека. …. На сегодняшний день в КПРФ 2278 местных отделений и 13726 первичных … Средний возраст партии – 57,9 лет».[53]

По мере того, как политические организации, пришедшие из 1990-х годов, стареют, слабеют, теряют дееспособность, в радикально-оппозиционных кругах вновь и вновь начинают обсуждаться планы создания новой политической силы, новой партии, способной вести за собой массы[54].

Однако мечтатели о Партии не учитывают некоторые важные обстоятельства. Массовые партии не возникают по щучьему велению, их создание всегда является ответом на определенные исторические вызовы, и использованием определенных исторических возможностей. Создание КПРФ увенчалось успехом, потому что, во-первых, существовали старые, еще КПССовские кадры, которые обладали достаточным организационным опытом и возможностями, чтобы построить партию (причем, именно такую партию, которая получилась в итоге – хорошо это или плохо, вопрос очень неоднозначный). Во-вторых, существовали достаточно влиятельные бюрократическо-буржуазные круги, (пресловутые «красные директора» и т.п.) которые были готово поддерживать партию – материально и не только. В-третьих, существовало активное массовое протестное движение, которое позволило и КПРФ, на пике ее влияния, в середине 1990-х, быть действительно массовой партией. В-четвертых, новый режим в начале – середине 1990-х годов был еще относительно неустойчив, и, поэтому, скорее заинтересован в существовании КПРФ, как именно массовой, популярной, но нерешительной, и чем дальше, тем более лояльной властям партии.

В настоящее время для создания действительно массовых антикапиталистических партий ( и даже не только антикапиталистических) нет буквально ни одного из перечисленных выше условий.

Что касается уже существующих «больших», пользующихся общероссийской известностью, парламентских партий – это, сегодня, не более чем часть формально-демократического «фасада». Она отстоит довольно далеко и от действительного процесса принятия серьезных решений, и, с другой стороны, от реальных проблем большинства населения. Без настоящей заинтересованности масс партия, естественно, массовой стать не может. А без возможности участвовать в реальном (а не декоративном) политическом процессе партия (точнее то, что так называется) не может быть не только массовой, но и политической, в подлинном смысле этого слова.

Сказанное выше не значит, что в стране не осталось политически ангажированных людей, что прекратилось противостояние различных политических взглядов и концепций. Все это существует, но на периферии политического процесса.

Последние годы были временем отнюдь не массовых партий, а идеологических «клубов». Говорю о «клубах» именно в кавычках потому что отнюдь не все эти сообщества обладают не регистрацией даже (которая, в общем, мало кому из них нужна), а просто сколько-нибудь четкой внутренней структурой.

Эти «клубы» охватывают также очень незначительное, статистически неразличимое количество людей – разношерстных интеллигентов, в том числе из числа пенсионеров и молодежи, персонажей из околополитической тусовки, социальных активистов, просто людей «с активной жизненной позицией», разнообразных маргиналов, и т.п. Эта характеристика относится и к националистам, и к левым, и к оппозиционным либералам. Последних, конечно, нельзя в полной мере относить к несистемным силам. Оппозиционные либералы остаются частью более широкого либерального проекта, сохраняя связи с либералами во власти, как в России, так и заграницей, определенные материальные и медийные ресурсы. Тем более бросается в глаза неспособность оппозиционных либералов к созданию настоящих партий, и отчетливо маргинальный характер среды либеральных активистов (отнюдь не случайно появилось в околополитическом жаргоне емкое понятие «демшиза»).

Еще в конце 1980 -1990е гг. оформилась ситуация, когда в среде политически ангажированных граждан сложились два основных полюса: либеральный (в тот период чаще именовавшийся «демократическим»), и «патриотический». Существовавшие сообщества-«клубы» тяготели, так или иначе, или к одному полюсу, или к другому. В 2000-е годы ситуация осложнилась, в том числе за счет того, что патриотическую и государственническую риторику отчасти взяла на вооружение сама власть, чем серьезно скомпрометировала соответствующий полюс. Возникли и стали заметны разнообразные гибриды. Часть националистов являются, одновременно, либералами – так называемые «национал-демократы». Часть либералов заигрывает с националистической тематикой (например, Демократический выбор). Это, разумеется, только некоторые, относительно известные примеры. Вообще же всякий человек, хотя бы год пообщавшись с любым сегментом политически ангажированных сред, на практике узнает о существовании такого количества течений, оттенков, расколов, идейных и безыдейных конфликтов, какое постороннему взгляду просто незаметно. Несмотря на многократные попытки укрупнения, политически ангажированные среды остаются крайне раздробленными.

Современные несистемные (под «несистемными» я имею в виду организации, не включенные в официальный политический спектакль в роли парламентских партий) «партии», являются, как правило, не партиями, а группами, не организациями, а кружками, не движениями, а тусовками. Даже наиболее заметные (относительно) из несистемных политических проектов 2000-х годов, такие как НБП, ДПНИ, Солидарность, при всех различиях между ними, как идейных, так и организационных, имели между собой то общее, что не доросли до настоящих партий. Это были, максимум, объединения объединений, т.е. коалиции клубов/кружков/тусовок.

Вообще говоря, сообщества такого типа тоже могут сыграть значительную политическую роль, хотя и не такую, как полноценные партии. Если партия, как парламентская, так и массовая, это инструмент взятия, и, отчасти, удержания власти, то идейно-политические клубы могут, в лучшем случае (если это эффективные идейно-политические клубы) готовить почву для появления сил, способных брать власть. Они действуют, оказывая воздействие на сознание и поведение представителей управляющих слоев общества.

Что я имею в виду, говоря об «управляющих слоях»? Выражаясь иначе, менее строго, можно сказать, что это те слои, которые, например, в России 19 века назывались «образованным обществом».  Хорошо известно, что никакой господствующий класс не может господствовать, если он не опирается на свои государственные и негосударственные аппараты управления. Эти аппараты заполняются многочисленными кадрами управляющих, большинство которых, особенно на низших уровнях аппаратов, к господствующему классу отнесены явно быть не могут. Однако они, в то же время, отделены от прочей массы населения, и особым образом связаны с господствующим классом.

Что это за аппараты? С государственным аппаратом (в широком смысле слова) все, более или менее, понятно. Это чиновники разнообразных органов власти и ведомств, офицеры силовых структур, сотрудники судебных органов, руководители и управленцы государственных предприятий, а также «бюджетники»: школьные учителя и ВУЗовские преподаватели, социальные работники, и т.д., и т.п.

Что касается негосударственных аппаратов, то это и сотрудники (во главе, естественно, с руководителями) средств массовой информации, и аппаратчики политических партий, и сотрудники разнообразных общественных организаций, и управленцы (и административного, и технического, и финансового уклона) работающие на частный бизнес, некоторые категории высококвалифицированных специалистов, всевозможные консультанты, юристы, специалисты PR (также работающие на частный бизнес), деятели искусства, и проч.

Государственные и негосударственные аппараты объединяются здесь в одну категорию потому, что и те и другие работают, в конечном счете, на господствующий класс – т.е., или служат государству (контролируемому этим господствующим классом), или работают непосредственно на тех или иных отдельных представителей этого господствующего класса – владельцев каких-либо корпораций, или, формально являясь независимыми политиками/общественными деятелями/экспертами/журналистами, получают, тем не менее, деньги государства и/или крупного бизнеса, и, в той или иной форме, обслуживают интересы своих спонсоров.

Говоря короче, это люди, занятые или непосредственно на управленческой работе, или в силовых структурах, или занимающихся образовательным и идеологическим обеспечением государства и/или крупного бизнеса. Сегодня это миллионы людей. А нужно учитывать, помимо непосредственно занятых на этих рабочих местах, еще людей, готовящихся их занять (в том числе, получающих высшее образование), или занимавших эти места в прошлом (например, пенсионеров), и тех, кто такие места мог занять, но по каким-то причинам не занял, не говоря уже о членах семей, и т.д.

Именно эти слои представляют собой, в нормальном состоянии, основную опору правящего класса. И именно они, разочаровавшись в существующем порядке (как правило, в условиях острого социального кризиса) способны нанести ему наиболее болезненные удары. Разделение в управляющих слоях, превращение значительной их части в противников власти – это почти необходимое условие даже для победы массового революционного движения, если оно есть. Если такого массового движения нет, а есть только стихийные протесты, или даже нет и массовых стихийных протестов – недовольство управляющих слоев все равно способно оказать очень серьезное влияние на развитие событий.

Даже в нынешних российских условиях представители вышеуказанных сред сохраняют, в среднем, относительно высокую склонность «иметь мнение» о социально-политической и социально-экономической жизни, и обсуждать эти свои мнения. Это, кстати, вовсе не обязательно означает что-то позитивное. Мнения можно иметь глупые и некомпетентные. В ходе обсуждений можно распространять вздорные слухи. Точка зрения участников обсуждений, при этом, может, и часто будет, определяться не стремлением к общему благу, а узкими, корыстными, групповыми или даже индивидуальными интересами. Но факт в том, что именно представители этих управляющих (в широком смысле) слоев, вместе, естественно, с представителями господствующего класса, как такового, и составляют, как правило, аудиторию для идейно-политических течений, сообществ, «клубов», и т.д. Просто потому, что именно они в наибольшей степени вовлечены в коммуникации на политические темы, и в наибольшей степени обладают возможностями, чтобы в этих дискуссиях (о чем-то большем мы сейчас еще даже не говорим) участвовать. Идейно-политические сообщества, добившиеся влияния на умы значительной части управляющих слоев, закладывают, тем самым, основы для того, чтобы перерасти формат кружков и клубов, и, превратившись в серьезные организации, реально бороться за власть на новом историческом этапе.

Однако, в наших сегодняшних условиях, регресс, развал экономики, деградация госструктур, буйный расцвет неформальных отношений сказывается и на этих средах. Целые сегменты старой советской интеллигенции были практически уничтожены, как социальное явление, или, как минимум, превращены в маргиналов. С другой стороны, в течение 1990-2000х годов выросли (отчасти были набраны из рядов старой интеллигенции) новые социально-профессиональные группы, важные с точки зрения обслуживания потребностей новой власти, и вновь возникшего бизнеса.

Индивидуализм, разобщенность, аполитичность, цинизм, и тому подобные качества в огромной степени характерны для нынешних управляющих слоев. Это очень негативно сказывается и на характере существующих у нас идейно-политических сообществ. «Серьезные люди» в них не идут. Их образуют разношерстные маргиналы, неизменно сопутствуемые политическими  сумасшедшими[55], и мелкими мошенниками, которых не берут делать бизнес серьезные люди (ни в большую «официальную» политику, ни куда-либо еще) и которые, поэтому, пытаются нажиться на микрополитических проектах. Легко понять, что сообщества, состоящие из маргиналов, сумасшедших и жуликов, не способны привлечь к себе сколько-нибудь значительную аудиторию, даже вне зависимости от своих идей. В итоге, эти сообщества остаются на обочине общественной жизни, и продолжают привлекать только все ту же, типичную свою аудиторию.

Подведем промежуточные итоги. В каком же состоянии находится российский антикапитализм начала 2010-х годов? Массовые антикапиталистические организации прошлого развалились, или, в лучшем случае (КПРФ) пришли в упадок. Новые организации, способные играть серьезную политическую роль, не возникли. Перспективы их возникновения в ближайшие годы не кажутся значительными. Чем радикальнее ваши идеи, чем более глубокий разрыв с существующим порядком вещей они предполагают, тем в меньшей степени их реализация может опираться на одни только управляющие слои, большинство которых, все же, связано с господствующим классом тысячей нитей. Если ваша программа сильно противоречит интересам господствующего класса, ее реализация возможна только при условии опоры на массовое движение бедного большинства. Подчеркну еще раз – на организованное, и сознающее свои интересы движение, а не на стихийные выступления протеста, которыми может воспользоваться кто угодно (были бы деньги и медийные ресурсы), хоть те же оппозиционные либералы.

А сегодня сама социальная действительность современной России препятствует тому, чтобы бедное большинство населения, трудящиеся низы активизировались, объединялись, вступали в борьбу. Кто станет основой такого массового движения? Вымирающее население депрессивных регионов, откуда трудоспособное население разъехалось на заработки? Сотрудники старых промышленных предприятий, балансирующих на грани банкротства? Миллионы людей, поглощенных борьбой за выживание, в том числе – через участие в разнообразных неформальных отношениях?

Этим проблемы российского антикапитализма не исчерпываются. Если для того, чтобы антикапиталистам придти к власти, нужен массовый подъем бедного большинства, то для того, чтобы создать серьезное политическое движение, (способное, в дальнейшем, идти к большинству) может хватить и кадров, вышедших из управляющих слоев. Однако, учитывая историю наших управляющих слоев за последние двадцать лет, ту чудовищную социальную, и, вместе с тем, духовную ломку, которую они претерпели, рассчитывать на быстрое появление в их рядах значительного числа людей, готовых к серьезной, бескорыстной, самоотверженной политической борьбе, а значит, и на возникновение серьезных антикапиталистических организаций, тоже не стоит.

Антикапиталистические идейно-политические клубы, конечно, возможны и нужны. Но не следует переоценивать их возможности, полагать, что они добьются быстрого успеха. В лучшем случае, для того чтобы идейно-политические сообщества смогли создать не просто адекватную ситуации новую идеологию, но и выстроить соответствующую инфраструктуру, и воспитать кадры, т.е., подготовить почву для создания действительно новых, радикальных, массовых политических организаций, могут уйти десятилетия. Стихийные же выступления протеста, если и будут приводить к политическим подвижкам, то лишь к таким, которые не затрагивают основы существующего порядка. Это значит, что долгосрочные перспективы антикапиталистических инициатив зависят от того, насколько концепции, лежащие в основе этих инициатив, соответствуют объективной реальности. Правильно ли мы представляем себе будущее, и тот контекст, в котором придется действовать через пять, десять, и более лет? Если наши представления фундаментально ошибочны, то сколь бы разумно мы не действовали сейчас, все равно мы обречены на неудачу. Другое дело ( и это, к сожалению, один из многих рисков идейно-политической работы) что окончательный вердикт о правильности или неправильности наших взглядов вынесет только историческая практика. А на это уходит, порой, жизнь нескольких поколений.

Как же выглядит политическое будущее России, с точки зрения концепции планомерного выхода из модерна? Выше было показано, что Россия – это провалившееся государство в латентной фазе. До тех пор, пока эта латентная фаза не перешла в явную, пока страна сохраняется, как нечто единое и суверенное, для нас еще не закрыт путь возникновения массового популистского движения и его прихода к власти. Однако, как уже было показано выше, объективных предпосылок для этого чрезвычайно мало.

Следует предположить, что, до тех пор, пока не наступит всеобъемлющий и общий кризис, пока развитие «провалившегося государства» не начнет переходить из латентной фазы в явную, меры, необходимые, чтобы предотвратить подобное развитие событий, приняты не будут, или будут, но в совершенно недостаточной степени. С другой стороны, именно в таких условиях, когда распад и гибель существующего общества заставят среднестатистического гражданина максимально остро и конкретно осознать невозможность и дальше жить по-старому, только и может привлечь внимание большинства антикапиталистическая, консервативная, последовательная, и в своей последовательности радикальная концепция выхода из модерна.

А это значит, что уже сейчас следует ориентироваться на то, что действовать предстоит в условиях провалившегося государства. И нужно к этому не просто «готовиться». Нужно начинать действовать так, тем более, что на практике распавшееся общество, и распавшиеся государственные институты – это не только наше близкое будущее, но, в значительной степени, уже и настоящее. Поэтому создание идейно-политического сообщества радикальных консервативных антикапиталистов, пропагандирующих стратегию планомерного выхода из модерна – необходимо, но совершенно недостаточно.

Уже сейчас на нашей повестке дня не просто смена власти и экономической системы, но восстановление распадающегося общества, повторное собирание погибающего народа.

Путь, который предстоит пройти, исходя из этой перспективы – это путь самоорганизации населения, путь повторного создания, снизу, структур, выполняющих, хотя бы частично, функции управления, обеспечения безопасности, и жизнеобеспечения в целом.

Возможно ли это? Стопроцентной гарантии, разумеется, никто дать не может. Но очевидно одно – у общества, в котором деградируют, и перестают действовать самые базовые социальные институты, где теряются самые элементарные навыки солидарного поведения, будущего нет. И появиться снова оно может только в том случае, если элементарные навыки солидарного поведения начнут, хотя бы отчасти, возрождаться. А возрождаться они смогут только в том случае, если в обществе возникнет слой людей, эти навыки демонстрирующих и распространяющих.

Некоторым симптомом (не более, но и не менее) подтверждающим, что такой слой может возникнуть, представляется явление, которое можно назвать социально-протестным волонтерством, или добровольчеством.

Приведу, в этой связи, любопытные замечания Б. Кагарлицкого, прекрасно резюмирующие, с моей точки зрения, весь вообще опыт разнообразных протестных гражданских инициатив в современной России: «Когда смотришь на конфликт гаражников в Петербурге, когда власти сносят гаражи, а люди эти гаражи защищают, первое, что ты думаешь, – гаражники встают на защиту своих гаражей, дают бой властям, олигархам, героически сопротивляются. На самом деле картина получается почти обратная. Как раз среди гаражников в Питере лишь меньшинство защищало свои гаражи. Мне говорили, что так или иначе процессом затронуты, допустим, 100 человек, а на защиту, скажем, гаражей вышло 12–15 человек. А вот зато помогать им со всего города съехалась куча всякого народу, которые не имеют никакой материальной заинтересованности в этих гаражах, но которые видят здесь проявление гражданского сопротивления, проявление несправедливости, или им просто власти надоели. Вот тут набирается толпа народу. И эта толпа действительно бросается под бульдозеры, ложится на пути ОМОНа, и потому уже заводит некоторое количество заинтересованных лиц: «Ого! Из-за нашего-то дела люди дерутся с милицией. А почему бы нам тоже им немножечко не помочь». …Очень похожая ситуация с Химкинским лесом….У нас возникло некое извращенное гражданское общество, в котором все наоборот.»[56]

Безотносительно к тому, правильно ли Кагарлицкий описывает именно эту конкретную ситуацию, в целом он прав – за вычетом того, что, конечно, «гражданское общество наоборот» у нас еще отнюдь не возникло. До этого еще очень и очень далеко. Тем не менее, действительно, во многих случаях оказывается, что стратегия мобилизации волонтеров для решения какой-то социальной несправедливости, которая их напрямую не касается – это более эффективная стратегия, чем попытка мобилизовать тех людей, чьим интересам она непосредственно наносит ущерб. Эта схема работает, на деле, даже в таких ситуациях, которые поверхностным наблюдателем извне считываются, как однозначный случай «защиты людьми своих интересов».

Именно об этих особенностях, применительно к профсоюзному движению, я писал в начале 2010 года, в той же самой статье, на которую уже ссылался выше[57].

«Традиции массового протеста, унаследованные от 1990-х годов, и до сих пор вполне укорененные в массовом сознании, исходят из того, что коллективное действие – весьма малоэффективный способ решения проблем. Прибегать к нему можно, и, быть может, даже необходимо – но лишь в ситуации крайнего отчаяния. Когда не платят зарплату по году, когда отключают отопление в квартирах зимой, и в других аналогичных ситуациях.

В условиях же относительного благополучия (а для большинства населения в современной России всё, что выше уровня абсолютной нищеты и беспросветности – уже относительное благополучие) в коллективных протестных действиях особого смысла нет. И уж тем более нет смысла в том, чтобы регулярно, ежедневно, тратить свое время, силы, деньги, на создание профсоюзной организации и работу в ней. Особенно если в награду получаешь непрерывное давление, угрозы, лишение премий (а премии часто составляют более половины заработной платы), увольнение, хождение по судам

Определенное обновление и оживление профсоюзного движения в 2005-2007 годах было связано не с изменениями массового сознания, а с возникновением некоторого, пока еще очень незначительного меньшинства, людей, которых перестала устраивать существующая ситуация на рабочем месте. Конечно, в каждом случае у них были вполне определенные претензии – к уровню зарплаты, к организации трудового процесса, к поведению тех или иных менеджеров. Но, в конечном счёте, речь всегда шла о недовольстве людей таким положением вещей, когда начальство ими распоряжается без какого-либо учёта их мнения, как вещами или скотом.»

В современной России опыт профсоюзной борьбы, также как и опыт любой борьбы с сильными мира сего, по какому бы поводу она не начиналась, ясно свидетельствует, что эта борьба – не просто неэффективный, а самый неэффективный способ добиться чего-либо для себя лично. Если есть возможность решить проблему как-то иначе (переходом на другую работу, переездом, взяткой, чем угодно еще) – то нужно использовать эту другую возможность. Поэтому всегда, когда речь идет о каком-то противостоянии с властями, с хозяевами-работодателями, с чиновно-криминальными и просто криминальными объединениями, лишь незначительное меньшинство из числа непосредственных жертв на это решается. А те, кто решится, сделают это не столько из эгоистических побуждений, сколько защищая свое человеческое достоинство, и отстаивая свое представление о справедливости.

Но ведь людей, готовых действовать, исходя из такой, моральной, мотивации, в обществе в целом значительно больше, чем среди непосредственно страдающих от того или иного конкретного акта произвола. Если эти другие люди убедятся, что та или иная конкретная несправедливость действительно являются несправедливостью, то будет вероятность, что они включатся и в борьбу против нее. И тогда станет возможным если не массовый, то, по крайней мере, заметный протест.

Стоит еще обратить внимание на следующее обстоятельство: протест по почти любому поводу, как уже отмечалось выше, есть, в наших условиях, дело непростое, часто опасное. Это, в общем-то, экстремальное поведение, экстремальное проявление солидарности. И если находится некоторое, пусть и небольшое, очень далекое от массовости, количество людей, готовых к таким экстремальным проявлениям, то, есть все основания считать, что в обществе есть существенно большее количество людей, готовых проявлять солидарность в менее экстремальных, более безопасных формах, если только они будут уверены, что к их солидарности апеллируют по действительно важному поводу.

В сущности, согласие с тем, что солидарное поведение – это правильно, отнюдь еще не до конца вытравлено в российском обществе. Да и не может оно быть вытравлено окончательно и бесповоротно, пока само общество еще существует и как-то себя воспроизводит. Это понимание подавлено, приглушено, но пробуждать его все еще возможно.

И именно здесь значительную роль может сыграть сила примера. Социальное волонтерство, добровольное социальное служение тем, кто не может себе помочь и себя защитить сам может стать если не массовым, то значительным и влиятельным общественным явлением. Но принципиально важно, чтобы оно не просто возникло, но и стало основой для как можно более широкого общественного согласия о должном и недолжном. Ведь, на самом деле, примеров солидарного, альтруистического поведения было немало и за последние 20 лет. История низовой взаимопощи, позволявшей выжить многим брошенным на произвол судьбы людям, история тихой самоотверженной жизни множества бюджетников, не бросавших свое рабочее место, но продолжавших выполнять свою, нужную обществу работу – еще не написана. Но она будет написана, если страна выживет, и тогда, быть может, выяснится, насколько велика была действительная роль подобных незаметных поступков и событий. Однако в том и проблема всех этих историй тихого героизма, что они не сливаются в одну, общеизвестную Историю, что о них не известно; напротив, воспроизводимое массовым сознанием (при активной поддержке идеологических аппаратов правящего класса) представление о мире маркирует любое солидарное поведение, как абсурд, как странное и необъяснимое отклонение от нормы.

Поэтому социальное волонтерство будет нуждаться в идентичности, в своем «лице», в обосновывающей его (и, в свою очередь, на него опирающейся) идеологии.

И здесь заключена очень серьезная проблема, потому что ни одна из доступных, казалось бы (протяни руку и бери) идентичностей не может в сегодняшней России выполнить объединяющую роль. Классовая идентичность? Если данная работа что-то и показывает, то, прежде всего, бесперспективность попыток опереться на классовую идентичность в современной России. И, что еще важнее, это показывает вся история всего леворадикального движения в России последних двадцати лет (пытавшегося и пытающегося оперировать именно классовыми категориями, и пребывающего в полном и беспросветном ничтожестве). Ситуация, когда социальная группа сознает себя, политически определяет себя, именно как класс, характерна, как уже говорилось выше, для рабочего движения эпохи подъема капитализма. Сегодняшняя Россия, с регрессивным капитализмом, деградирующим государством, атомизированным обществом, и распадающимся рабочим классом – это не та арена, где четкая классовая идентичность была бы способна вдохновлять массы.

Национальная идентичность? Это, казалось бы, уже ближе. Но и здесь есть проблемы. Национализм исторической России, по очевидным причинам – это имперство, ориентирующееся либо на царскую Россию, либо на Советский Союз. Но этот, имперский, подчеркнуто государственнический, национализм мало подходит для того, чтобы выражать национальную идентичность народа, лишившегося государства. Он (или, как минимум, некоторые его элементы), думаю, имеет смысл с точки зрения большой исторической перспективы. Он ориентирован на строительство государственных структур, а это, безусловно, при благоприятном исходе, еще понадобится. Но сегодня на повестке дня, скорее, строительство структур общинно-диаспорного типа. А для этого национализм имперского типа слишком широк, слишком «инклюзивен». Он не дает возможности четко отделять «наших» от «не наших» иначе, чем по отношению к государству.

А для структур общинно-диаспорного типа этот критерий не применим.

Пытаться выстроить национальную идентичность иного типа? Не государственническую, не имперскую, а чисто этническую? Ориентирующуюся не на историческую, имперскую Россию, а на этнических русских? Подобный проект, за последние годы, довольно активно популяризируется так называемыми «национал-демократами», наиболее заметным автором которых является, пожалуй, К. Крылов. Национал-демократов можно критиковать за разные вещи, я же сейчас отмечу только одно – концепция национального, которую они предлагают, может, конечно, со временем, наполнится тем или иным реальным содержанием. Но сегодня она пуста – именно потому, что разрывает, парадоксальным образом, и с действительными, исторически сложившимися, национальными традициями русского общества (это довольно болезненная, для национализма, вещь), и, в то же время, с исторически преобладающими традициями самого русского национализма. Всякий, кто начинает говорить о русских вне контекста исторической России, оказывается вынужден давать ответ на вопрос – кто же такие русские? И ответ этот, в любом случае, окажется неправильным, потому что выдуманным из головы. Нации не выдумываются в кабинетах, они создаются общей историей, общими бедами и победами. В контексте развития России, реальной, исторически наличной, со всем неприятным и приятным, что в этой истории было, и сформировалась, в свое время, реальная, общая идентичность – общий ответ на вопрос, что значит быть русским. Эта, общая идентичность и оказалась под ударом за последние десятилетия. Ее кризис, ее распад (вместе с деградацией всех прочих социальных форм) – это беда, от которой выдумывание из головы новой идентичности, нового определения, что значит быть русским, не поможет. Возможно, его примет определенная политическая секта, но и не более. Для создания идейно-политического клуба этого достаточно, для формирования широкого движения низовой самоорганизации – уже нет.

Не подходит для подобной самоорганизации и религиозная идентичность. Точнее говоря, религиозная идентичность может стать основой для формирования еще одной диаспоры меньшинства (в случае, если это будет радикальная исламская идентичность – не просто меньшинства, но такого меньшинства, которое враждебно России и русским), но не такого движения, которое выражает чувства, настроения, и интересы народного большинства, и которое, даже если оно, поначалу, немногочисленно, потенциально для этого большинства открыто. Активных верующих, любого толка, в России мало. А большинство неверующих, или формально верующих, отталкиваясь, опять же, от исторического status quo, естественным выразителем религиозности считают официальную Русскую православную церковь. Это так сейчас, и пока не видно оснований, почему это станет иначе в обозримом будущем. Поэтому любое, ориентированное на большинство, и отчетливо религиозное, движение, в России обречено происходить в рамках официального православия. Но особенность РПЦ в том, что это, де-факто, государственная церковь. При этом, как высокая роль иерархии во всех (а не только собственно вероучительных и богослужебных) аспектах жизни Церкви, как социального института, как социальной общности, также как и тесная связь Церкви с государством – это ее важнейшие, системообразующие черты, имеющие как исторические, так и догматические корни. Подробное объяснение этого тезиса выходит за рамки темы данной работы – но наиболее вероятно, что нынешняя иерархия РПЦ приложит все усилия, чтобы задавить любое движение в своем церковном народе, претендующее хоть на какую-либо самостоятельность (возможно, не по своей воле, а в силу зависимости от государства – сути дела, с точки зрения результата, это не меняет). И, скорее всего, у нее это получится. По тем же причинам, еще более сомнительными кажутся перспективы движения, которое было бы отчетливо христианским, по своей идентичности, но где могли бы на равных сотрудничать представители разных христианских конфессий – по крайней мере, конфессий, традиционных для России (а это отнюдь не только официальное православие, несмотря на все попытки ряда его современных идеологов взять монополию на русскую историю).

На самом деле, отсутствие готовой идентичности – это закономерное состояние. Общий распад и деградация не может не сказываться и в идеологической сфере. Реальная новая идентичность может только вырасти, со временем, из общей исторической практики. Придумать ее сегодня, прямо сейчас, невозможно. Поэтому, я полагаю, более осмысленно сейчас сформулировать и начать обсуждать некоторые общие, еще достаточно «мягкие» и поддающиеся различной интерпретации, идеологические постулаты. Постулаты, которые смогли бы положить начало консолидации различных, спонтанно возникающих групп и инициатив социального добровольчества, которые помогли бы этим инициативам и группам осознать свое единство (конечно, речь идет об идейном единстве – организационного единства у них быть не может ни сегодня, ни еще в течение долгого времени).

• Социальное добровольчество должно быть ориентировано на служение народному большинству. Трудящемуся, бедному, русскому, разобщенному, лишенному собственных социальных институтов, и т.п. При этом персональная мотивация людей, занимающихся тем или иным видом подобного социального служения, может быть разной. Они могут видеть в этом служении свою человеческую, или религиозную, или патриотическую, и т.п., обязанность – это дело их личной совести.
• Служение народному большинству – это основное отличие социального добровольчества той идеологической ориентации, о которой я сейчас говорю, от «правозащитной деятельности» в расхожем, хотя и не совсем правильном представлении – т.е., сконцентрированной на защите разнообразных (национальных, сексуальных, и т.д.) меньшинств. Из этого различия вытекают все прочие.
• Движение социального добровольчества не должно будет концентрироваться на тех или иных социальных крайностях. Кормление бомжей, например – это, конечно, достойное занятие. Но куда более важно помогать средним, «обычным» людям, которые в бомжей еще не превратились, но которые стараются обеспечивать свою семью, выращивать детей, и сталкиваются на этом пути со множеством обыденных, по отдельности, быть может, незаметных, но в совокупности тяжелых проблем. Постоянно расширяющаяся сеть активистов, способных выявлять эти, внешне малозаметные сложности конкретных людей, а затем мобилизовать материальные и людские ресурсы, нужные, чтобы помочь в решении этих сложностей – вот что должно быть в основе любых эффективных организаций социального волонтерства. Не просто помощь в выживании, но помощь в сохранении цивилизованного образа жизни, и разумеется, в защите от многообразного произвола – вот основные сферы приложения усилий социального волонтерства.
• Не связывая себя жестко ни с одной религией, ни с одной конфессией, тем более, не навязывая никому никаких кодексов поведения, движение социального добровольчества должно будет, тем не менее, ориентироваться на ценности, подходы, нормы поведения в личной, семейной, деловой, общественной жизни, характерные для традиционной христианской культуры. Естественно, нужно понимать, что в разные времена, в разные эпохи, у разных народов христианская культура была крайне многообразна. Это нашло выражение, помимо прочего, в очень разных подходах ко многим вопросам у различных христианских конфессий. Но я сейчас говорю о том минимуме, который объединяет их все, и не только друг с другом, но и, в значительной степени, с атеистической официальной моралью, принятой в Советском Союзе в 1930-1980-е годы. Вне зависимости от того, как именно это обосновывается, культура, основанная на идее бескорыстного служения, заботы о своей семье и об обществе в целом, а от общества и семьи – требующая заботы о своих членах – это единственная реальная альтернатива крайнему и циничному индивидуализму. Ничего другого придумать, несмотря на все попытки, до сих пор не удалось, да и вряд ли это возможно. Что касается конкретно семейных ценностей, то поддержка семей должна стать одним из приоритетов движения социального волонтерства. Семья – это один из базовых, необходимых и сейчас и в будущем, социальных институтов. Между тем, сегодня он находится в очень тяжелом положении. Семья нуждается в поддержке, но не в том лицемерно-запретительном стиле, какой проявляют, время от времени, всевозможные депутаты и чиновники. Пропагандировать семейные ценности имеет право только тот, кто делом помогает реально существующим семьям преодолевать многочисленные проблемы и выживать.
• Движение социального добровольчества сможет приобрести действительную значимость только в том случае, если выйдет за рамки обычного формата деятельности профессиональных и полупрофессиональных НПО, живущих на гранты – часто, иностранные. Иметь штатных сотрудников, официально зарегистрированные структуры, в общем, иметь свои НПО – полезно и важно, но задача состоит в том, чтобы использовать их лишь как опорные пункты для развития более широкого движения. Привлечь как можно более значительное число обычных, рядовых людей к оказанию помощи другим, точно таким же рядовым людям, в этой помощи нуждающимся – вот основная структурная задача движения.

Если движение, ориентирующееся на эти, относительно размытые, но, в то же время, достаточно ясные, принципы, сможет развиться, сможет создать разветвленные сети взаимопомощи, то в условиях будущего, в условиях полного распада и полной деградации российского общества и государства роль этих сетей будет весьма велика. Конечно, до времен решительного испытания нужно еще дожить. Наше государство уже достаточно деградировало, чтобы не справляться со своими обязанностями. Но оно еще достаточно сильно, чтобы давить людей и группы, пытающихся те функции, от выполнения которых государство де-факто, а порой и де-юре, отказывается, брать на себя, выполнять их помимо государства. Поэтому движение социального добровольчества должно быть подчеркнуто аполитичным. Его активисты должны научиться лавировать, действовать в той же самой серой зоне, в которой живет большинство российского населения, выстраивать неформальные альянсы с разнообразными «серьезными людьми» (если эти серьезные люди вдруг окажутся, по какой-либо причине, позитивно настроенными по отношению к задаче выживания народного большинства, то они, естественно, не враги, и ничего зазорного в альянсах с ними нет).

Действуя подобным образом, сети социального добровольчества получат шанс дожить до того времени, когда провал российского государства вынудит их выйти на первый план. В это же время народное большинство, и даже значительная часть бывших господствующих классов, будут самой жизнью приведены к необходимости принять радикальный консервативный антикапитализм, как свою идеологию, и стратегию планомерного выхода из модерна – как свою стратегию. Так, вероятно, в условиях регресса будет выглядеть соединение народного движения с адекватной его задачам идеологией.

---

[1] См. Российский статистический ежегодник 2008, С.444-447

[2] См. Российский статистический ежегодник, 2008 С. 426

[3]Там же, С. 427

[4] См. там же, С. 768.

[5]  Федеральная служба государственной статистики, Статистический бюллетень 2009 // О состоянии, обновлении и видовой структуре основных фондов.

[6] Методологические положения по статистике, выпуск 5,  2.1.1. МЕТОДОЛОГИЯ СОСТАВЛЕНИЯ БАЛАНСА ОСНОВНЫХФОНДОВ ПО ПОЛНОЙ УЧЕТНОЙ И ОСТАТОЧНОЙ БАЛАНСОВОЙ СТОИМОСТИ И БАЛАНСА ОСНОВНЫХ ФОНДОВ, НАХОДЯЩИХСЯ В СОБСТВЕННОСТИ ГРАЖДАН

 [7] Морина Н., ЗАО Оценка-консалтинг, Справедливая оценка стоимости основных средств при переходе на МСФО (Международные стандарты финансовой отчетности).

[8] См., например, Ханин Г.И., Полосова О.И., «За верную цифру: экономическая статистика России, хозяйственная жизнь, и экономическая политика». www.khanin.socionet.ru

[9]   См. http://www.soyuzmash.ru/informcenter/concept/concept.htm

[10] См. http://www.minpromtorg.gov.ru/ministry/strategic/sectoral/13

[11]  См. Индикаторы науки 2009. Статистический сборник. М. 2009, С. 19-20, 34, 44, 50, 98, 101-102, 231, 251.

[12] См. Доклад Председателя Союза машиностроителей России С.В.Чемезова на съезде Союза машиностроителей России  http://www.soyuzmash.ru/pr/svc110511.php

[13] Инновации в ограниченном доступе// Российская газета,  08.07.2011.

[14] См. «Страна дорогого труда» // Российская газета, 18.06.2011

[15]  Макаренко Б.И., Максимов А.Н. «Повестка дня российской политики 2012» // «Обретение будущего. Стратегия 2012». Институт современного развития (ИНСОР), М., 2011.  С. 37-38

[16]  Кричевский, Н. «Постпикалевская Россия: Новая политико-экономическая реальность». М, 2009.

[17]  Кричевский Н, указанное сочинение, С. 5.

[18]  Там же, С. 9.

[19]   См. там же, С.10-14

[20]  См. там же, С.14-15

[21]  Там же, С.15.

[22]   Там же, С.23

[23]  Там же, С.24.

[24] Масленников Н.И. «Перезагрузка экономической модели» // «Обретение будущего. Стратегия 2012». Институт современного развития (ИНСОР), М., 2011.  С. 105

[25]  Там же, С. 110-111.

[26] Там же, С. 115-116.

[27]  На деле же уже  за 1991-99гг. средняя реальная заработная плата в РФ сократилась в три раза. В 2000-е годы реальные доходы населения росли, но крайне неравномерно, притом у наиболее бедных слоев населения – наиболее медленно. См., например, Ракитский Б.В, Ракитская Г.Я., Мандель М.Д. Социально-трудовые права и свободы. М., 2008. С.384-392.

[28] См. «Страна дорогого труда» // Российская газета.

[29] Там же.

[30] Кстати сказать, это означает и неизбежность постоянных, и все более частых, техногенных катастроф.

[31]  См, например, Зубаревич, Н.В. «Модернизация – пространственный ракурс» //«Обретение будущего. Стратегия 2012». Институт современного развития (ИНСОР), М., 2011. C. 219-220

[32] См., Российский статистический ежегодник, 2001, С.141- 142

[33] См. Российский статистический ежегодник, 2008, С.138

[34] См. «Экономическая активность населения России, 2010 г. http://www.gks.ru/bgd/regl/b10_61/IssWWW.exe/Stg/02-38.htm

[35] «Экономическая активность населения России, 2010 г. http://www.gks.ru/bgd/regl/b10_61/IssWWW.exe/Stg/02-43.htm

[36] «Обратный отсчет. Росстат недосчитался деревень, мужчин, картошки» //  Российская газета – Федеральный выпуск №5445 (69) http://www.rg.ru/2011/03/31/surinov-site.html

[37] См. Федеральная служба государственной статистики. «Методологические положения по измерению занятости в неформальном секторе экономики». // Методологические положения по статистике. Выпуск 4, 2003 http://www.gks.ru/bgd/free/B99_10/IssWWW.exe/Stg/d030/i030150r.htm

[38] Е.С. Кубишин, «Неформальная занятость населения России» // ЭКО 2003, №2 http://demoscope.ru/weekly/2003/0127/analit03.php

[39] Там же.

[40] Friedrich Schneider, Andreas Buehn, Claudio E. Montenegro. “Shadow economies all over the world. New estimates for 162 countries from 1999 to 2007.” Policy Research Working Paper 5356. World Bank, July 2010.

[41] Ibid., p.23

[42] «Обретение будущего. Стратегия 2012». Институт современного развития (ИНСОР), М., 2011., С.177

[43] Клеман К., «Размышления о причинах коллективной пассивности». http://www.ikd.ru/node/114

[44] Широко освещавшееся в российской прессе «дело Цапков» всплыло на поверхность  осенью 2010 года, когда после массовых убийств в станице Кущевская «внезапно» выяснилось, что реальной властью в станице уже около десяти лет было организованное преступное сообщество, правившее при попустительстве формальных органов власти и местных правоохранительных структур.

[45] См. Фролова О. «Рабочие! Дайте денег! Возьмите кредит» //Новая газета, № 79, 22.07.2011 http://www.novayagazeta.ru/data/2011/079/14.html

[46] Клеман К., указанное сочинение.

[47] См., Андерсон, Б. «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма». М., 2001. С. 76-79, 98-99

[48] Я, разумеется, отнюдь не пытаюсь сказать, что рабочий класс прошлых ста пятидесяти лет был единственным классом в истории человечества. Если класс – это научное понятие, используемое, чтобы описывать распределение людей на большие группы, в зависимости от их места в общественном разделении труда, то классы существовали всегда. Я же говорю лишь о том, что именно и только этой социальной группе (рабочим 19-20 вв.) было свойственно осознавать свою общность, как классовую, описывать ее в этих терминах, и делать из этого описания вполне определенные социально-политические выводы.

[49] Более подробно об этих вопросах я писал полтора года назад, еще в бытность активистом одной из троцкистских групп, в статье «К вопросу о наших задачах и основных направлениях нашей работы». См. http://vpered.org.ru/index.php?id=323&category=5   Ссылаюсь на этот текст потому, что, хотя в целом мои взгляды с тех пор существенно изменились, с тем, что я писал в этой статье о профсоюзах и социальных движениях 2000-х годов, я по-прежнему согласен.

[50]  См. «История партии», http://kprf.ru/history/party

[51]  Доклад Председателя ЦК КПРФ Г.А. Зюганова на VII Пленуме ЦК КПРФ «Об организационно-политическом укреплении партии и работе с союзниками». http://www.cprf.info/party/materials/yttuiiuy/45782.html

[52]  Там же.

[53]  http://kprf.ru/party_live/86880.html

[54]  Мне, в силу моего личного опыта, лучше известны подобные дискуссии в среде левых. Но, насколько я понимаю, в правой, националистической среде подобные попытки тоже периодически обсуждаются и предпринимаются.

[55]  Маргинал отличается от политического сумасшедшего тем, что имеет пару-тройку странных, с точки зрения среднестатистического гражданина, идей, но в остальном способен осознавать происходящее довольно адекватно.  К своей деятельности относится, поэтому, с долей (напускной) иронии, (напускного же) скепсиса, и, периодически, с полной мерой глубокого уныния (подлинного, но часто маскируемого). Политический же сумасшедший подчеркнуто неадекватен в большинстве своих публичных проявлений, но его это, видимо, не смущает.

[56] http://vz.ru/opinions/2011/6/30/503809.html

[57] http://vpered.org.ru/index.php?id=323&category=5

---

НАЧАЛО | ПРЕДЫДУЩИЙ ФРАГМЕНТ