РОМАН РУВИНСКИЙ

[Продолжаем публикацию отдельных фрагментов готовящейся исследовательской монографии Р.З. Рувинского с рабочим названием “Правопорядок в эпоху глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы”. В данном фрагменте автор рассматривает трансформации, происходящие с моделью современной государственности, отмечая нарастающее сближение государств с крупными коммерческими корпорациями. В то время как государственная политика превращается в своего рода “продолжение бизнеса другими средствами”, граждане лишаются последних рычагов влияния на решения, непосредственно затрагивающие их жизнь.]

Глобальный кризис, кризис индустриальной цивилизации, является также и кризисом современного государства, которое, достигнув своего расцвета и мощи в XX в., сделавшись практически всесильным, в начале XXI столетия стремительно теряет свои потенции, в т.ч. и в экономической сфере. Тем не менее, вряд ли можно согласиться с точкой зрения японского ученого Кеньичи Омаэ (Kenichi Ohmae), считающего, что «в терминах глобальной экономики национальные государства стали значить чуть больше, чем эпизодические актеры», сделавшись «в высшей степени неэффективными машинами распределения благ»^[1]. Вероятно, такие выводы имеют под собой определенные основания, однако на сегодняшний день мировое хозяйство (равно как и мировая политика) немыслимо без государств – даже несмотря на то, что государства эти все труднее признать полностью самостоятельными и суверенными участниками международных отношений.

Как ни парадоксально звучит, но государства жизненно необходимы транснациональным корпорациям, по-прежнему необходимы. В этом плане мало что изменилось с тех пор, когда Карл Маркс охарактеризовал государственную власть как «комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии»^[2]. Принципиально важным маркером сегодняшнего положения дел, однако, является то, что «комитет» этот всё сильнее сближается по своим характеристикам с коммерческой корпорацией, тогда как коммерческая корпорация, в свою очередь, обретает всё новые и новые черты государства. Протекающие ныне трансформации позволяют говорить о возникновении принципиально нового типа государственности, сочетающего в себе черты публичного политического образования и коммерческой компании, движимой соображениями извлечения денежной прибыли.

После национального государства

Сразу оговоримся, что, конечно же, любое современное государство (state) само по себе является корпорацией, т.е. юридическим лицом, способным выступать в правовых отношениях в качестве отдельного субъекта, реализовывать права и обязанности и при этом не быть отождествляемым с личностью того или иного правителя. Отличием государства как юридического лица от коммерческой корпорации, также являющейся юридическим лицом, по идее, является его публично-политический характер. К какому бы подходу к объяснению сущности государства мы ни склонялись, необходимо признать, что одной из его основных (если не первейшей) функций является осуществление управления в масштабах всего общества. В этом смысле государство, так или иначе, является квинтэссенцией публичного, общественного – даже служа интересам отдельных узких фракций общества (а это всегда именно так), оно полностью не сводится к отражению этих узких интересов. Будучи порождением общества и гарантом определенного правового порядка в этом обществе, государство отражает исторически достигнутый обществом уровень развития и являет собой непрерывно дрейфующую точку баланса социальных сил. Иными словами, государство – это, прежде всего, политическое, а не экономическое образование, и не сугубо бухгалтерские соображения извлечения прибыли должны выступать определяющим императивом его деятельности. Напротив, для коммерческой корпорации именно мотивы извлечения прибыли стоят на первом месте, и именно они  определяют содержание деятельности корпорации, даже если корпорация эта вторгается в политическую сферу или, например, занимается благотворительностью в пользу малоимущих.

Однако мы живем в постмодерне, и к этому пора бы привыкнуть. Некогда самостоятельные, имеющие характерное описание явления тяготеют к гибридности. Старые формы сливаются друг с другом, так что мы уже не в состоянии отличить одно от другого. По-видимому, этим можно объяснить тот факт, что сегодня в исследовательской среде все чаще раздаются голоса, заявляющие о приближении государства к модели коммерческой компании. Так, А.М. Фурсовым в научный оборот введен термин «корпорация-государство»^[3]. Согласно авторскому определению, это «такая форма государственного устройства, цели функционирования которой имеют прежде всего экономический характер»^[4].  Описывая данную форму,  А.И. Фурсов выделяет следующие ее характерные признаки:

– оставаясь формально госаппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в стране в качестве политической (властной) корпорации;

– ставит политико-экономические национальные интересы соответствующей страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпорационных) либо рассматривает первые сквозь призму вторых;

– приватизировало в своих интересах характерные для государства как для института властные функции и в то же время отказывается от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств и функций (или резко сокращает их)^[5].

По мнению автора рассматриваемого понятия, «корпорация-государство» представляет собой «рыночно-репрессивное государство», которое в ходе дальнейшей эволюции неизбежно должно будет сбросить с себя государственные характеристики, «в результате чего перестанет быть государством и превратится в жестко иерархизированную патримонию на клановой основе»^[6].

При всей своей мрачности такое описание – хотя бы в качестве распознанного тренда – выглядит достаточно правдоподобным, если держать в уме повсеместно протекающие процессы свертывания программ социального государства (welfare state), десуверенизацию национальных государств и их всё большую зависимость от крупных коммерческих компаний, действующих как внутри страны, так и за ее пределами. Действительно, современные государства, даже наиболее развитые и состоятельные, всё в меньшей степени и всё менее эффективно заняты реализацией социальных функций, всё в большей мере посвящая себя функциям полицейским (т.е. обеспечением контроля над массами в пределах соответствующих территориальных границ), а также выполнению роли своеобразного страховщика для крупного корпоративного капитала.

 

Не государство для людей, а люди для государства

Пожалуй, одним из наиболее удивительных симптомов происходящей в мировом масштабе трансформации государственности является то, что отныне граждане почти ничего не решают в своих государствах. Конечно, это не означает, что куда-то исчезли все институты представительства, что граждане больше не вправе избирать депутатов в законодательные органы власти и голосовать на президентских выборах. Всё это осталось, однако реальных возможностей по изменению курса развития той или иной страны у ее населения больше нет. Конечные решения парламентов и правительств, от которых зависит субъектность государства на международной арене, в значительной мере определяются или контролируются институтами наднационального регулирования и управления, прочие же – принимаются под влиянием крупных компаний, сросшихся с госаппаратом и с пользой для своих бенефициаров на нем паразитирующих.

Причастие «сросшийся» – ключевое слово, на которое следует обратить особое внимание.

Совершенно естественно, что бизнес всегда интересовался проводимой государством политикой и пытался тем или иным образом оказывать на нее влияние. Ничто не может отменить и справедливость марксистского тезиса о выражении любым государством в первую очередь воли и интересов экономически господствующей части общества. Хотя такая характеристика, на наш взгляд, не является исчерпывающей или главной характеристикой государства, любое государственное образование, безусловно, представляет собой властный аппарат, действующий инструментально в интересах, как правило, наиболее влиятельных в хозяйственном и политическом отношении социальных групп. Не вызывает сомнений и то, что государство всегда использовалось как мощный инструмент подавления и подчинения классовых противников тех слоев, в чьих руках находилась политическая власть. Таким образом, если бы мы взялись утверждать, что современные государства (государства периода глобального кризиса) действуют по воле и в интересах наиболее экономически влиятельных социальных фракций, или, иными словами – в большей мере выражают интересы сверхбогатых, нежели интересы среднего класса и бедняков, из такого утверждения не следовало бы ничего нового, чего бы мы и так не знали о государстве вообще.

Особенность новой государственности, государственности начала XXI века, состоит вовсе не в ее классовом характере (вернее, вовсе не в наличии у государства классовой природы). Специфика лежит, скорее, в структуре такой государственности.

Если бы какому-нибудь художнику вздумалось в наглядной форме изобразить государство эпохи глобального кризиса, ему бы пришлось нарисовать на своем холсте подобие следующей картины: великан с тяжелой дубиной топчет пшеничное поле, наступает на крестьянские домики, утаскивает из хлевов скотину, а на его плечах сидит с десяток чертей, что-то шепчущих ему на ухо и собирающих то, что великан отнял у возделывающих поле крестьян. Это могла бы быть даже не одна, а целая серия картин, в последней из которых черти должны были бы прикончить великана (как вариант – великан бы сам падал замертво от поразивших его голода и болезней). Одна из картин этой серии могла бы изображать сюжет, в котором великан выступал бы в качестве защитника крестьян от них самих и от других великанов, вершил бы суд и наказывал смутьянов.

Возвращаясь от метафор к теории, необходимо подчеркнуть: государственность в ее нынешней форме просто невозможно представить без корпоративных элементов. Структура такой государственности включает не только государственные органы и специфические государственные организации, нацеленные на содействие органам государства в реализации их функций и, как правило, не преследующие извлечение прибыли в качестве основной своей цели, но и сугубо коммерческие организации, для которых получение прибыли как раз таки является ведущим императивом деятельности. Некоторые из таких коммерческих компаний могут находиться под формальным (скорее всего, лишь частичным) контролем госаппарата, другие же – целиком относиться к частному сектору. Объединяет и тех, и других глубокая вовлеченность в масштабные (а следовательно, дорогостоящие) государственные проекты и значительное влияние, которое они оказывают на проведение политики государства, в том числе внешней политики. Современный бюрократический новояз именует такие компании «системообразующими», «инфраструктурными» и т.д. В английском языке для их обозначения существует совершенно замечательный термин – «too big to fail», т.е., буквально, «слишком крупные, чтобы потерпеть крах». Господствующая сегодня неолиберальная экономическая теория исходит из идеи, согласно которой эти компании столь важны для страны, что их банкротство неминуемо приведет к потрясению всей экономической системы^[7]. Из этого тезиса следует требование помогать соответствующим компаниям во что бы то ни стало, предусматривая для них более благоприятные правовые режимы и предоставляя для их нужд бюджетные средства. Совершенно ясно, что такого рода компании являют собой нечто гораздо большее, чем просто бизнес, и никто в здравом уме не поставит их на одну ступень со всего лишь коммерческими организациями, образующимися, банкротящимися, прекращающими свою деятельность здесь и там, каждую минуту.

Конечно, так называемые «системообразующие» компании, сросшиеся с госаппаратом, являются источником значительных поступлений в государственный бюджет. С другой стороны, большую часть своей прибыли они получают постольку, поскольку являются вовлеченными в масштабные государственные проекты. Сам же бюджет государства становится подобием резервного (страхового) фонда, кассы взаимопомощи для владельцев таких предприятий. В этой связи даже сменяющие друг друга волны приватизации государственных компаний и национализации частного сектора нельзя считать чем-то принципиально важным: в таких случаях меняется лишь формальный статус принадлежности соответствующего имущества и юридические механизмы распоряжения им, однако само это имущество в любом случае остается бесконечно далеким от рядовых граждан, продолжая приносить реальную выгоду, как правило, одним и тем же группам заинтересованных лиц.

Не важно, достаточно ли средств государство выделяет на развитие образования и науки, сколь действенны меры, предпринимаемые госаппаратом для поддержания наименее социально защищенных слоев населения: хотя политики могут демагогически указывать на первостепенную важность решения такого рода проблем, по-настоящему первостепенные задачи государств эпохи глобального кризиса лежат в области гарантирования прибыльной деятельности ряда крупнейших коммерческих корпораций. Вспомним, как, например, в 2009-2010 годах Правительство России спасало Открытое акционерное общество «АвтоВАЗ», Объединенную компанию «Русал», X5 Retail Group и другие частные компании^[8]. Хотя предоставление многомиллиардной финансовой помощи и беспроцентных займов обосновывалось необходимостью сохранения действующей инфраструктуры и рабочих мест, наибольшая выгода была принесена собственникам указанных предприятий, а бремя расходов было фактически распределено между налогоплательщиками. Как отмечается в исследовании Е.Н. Жаворонковой, анализ расходов федерального бюджета России по финансированию первоочередных антикризисных мер в 2010 году свидетельствует о высокой доле расходов бюджета на поддержку как отдельных предприятий (22% от общих расходов на финансирование антикризисных мер), так и группы системообразующих предприятий (21% от общих расходов на финансирование антикризисных мер), тогда как на финансирование мероприятий по поддержке рынка труда и по развитию монопрофильных городов планировалось направить лишь по 5% от общих расходов на финансирование антикризисных мер^[9]. По оценкам автора, получение государственной помощи зачастую являлось результатом лоббизма со стороны отдельных компаний и/или регионов, принятие же антикризисных решений и их реализации осуществлялись непрозрачно.

Государственная политика превратилась в «продолжение бизнеса другими средствами», если перефразировать знаменитое изречение Клаузевица. Наиболее заметные симптомы этого превращения можно наблюдать в периферийных и полупериферийных странах, к которым относится и Россия: здесь непрозрачность работы государственных органов, отсутствие у населения реальных рычагов влияния на принимаемые государственные решения, а также низкий, как правило, уровень политической и правовой сознательности граждан позволяют с легкостью выдавать политику в интересах корпораций за политику в интересах всего общества. Впрочем, не надо думать, что сращивание государства с корпорациями имеет место лишь в не слишком благополучных и развитых странах. Политика Соединенных Штатов – и в первую очередь их внешняя политика – демонстрирует нам яркий пример деятельности государственного аппарата в интересах, а порой и по указке крупных компаний^[10]. Схожий феномен можно наблюдать и в странах Европейского Союза. Где-то корпоративизация государства маскируется более тщательно, где-то – менее, однако отмеченная тенденция может считаться общей.

Выше уже говорилось о том, что государству эпохи модерна (т.е. именно тому, что мы par excellence привыкли опознавать в качестве государства) присуще выражение публичного; о том, что государство – это, прежде всего, политическое, а не экономическое образование. Поэтому чрезвычайно важно при анализе трансформаций современных правовых порядков подчеркнуть постепенное и всё более уверенное замещение публичного, общего, общественного как сферы действия и неотъемлемого признака государственности частным, партикулярным. Общественный интерес подменяется частным интересом, общее благо – личной выгодой. То, что для многих мыслителей прошлого являлось в государстве само собой разумеющимся, всё более и более проблематизируется, вымывается. Государство XXI века давно уже не является социальным государством: рудименты welfare state, чудом сохранившиеся в отдельных наиболее благополучных странах, медленно, но верно удаляются скальпелем работающей в корпоративных интересах бюрократии. Оно всё менее похоже на защитника гражданина, и даже малые «войны всех против всех», в качестве каковых могут быть признаны многочисленные повседневные разборки криминальных и полукриминальных сообществ в трущобах Нью-Йорка, Рио-де-Жанейро или Парижа, не сильно заботят действующие правительства. Наконец, полной утопией можно считать сегодня гегелевские сентенции о государстве как выражении нравственного целого, основанного на власти разума^[11].

Пожалуй, сегодняшнее государство есть не столько политическая организация, сколько технический полицейский аппарат, обеспечивающий контроль над обществом в рамках корпоративной бизнес-стратегии, проводимой в интересах узкой прослойки бенефициаров. Политика предполагает столкновение мнений, идей, интересов различных социальных групп. Ныне она по большей части сведена к администрированию. В обществе государство-корпорация видит, с одной стороны, полезный ресурс, а с другой стороны – достаточно опасную среду, которая требует постоянного сдерживания и направления в заданную сторону. Человек рассматривается таким государством не как гражданин, а как часть электората – манипулируемой массы, дающей сросшемуся с бюрократией крупному капиталу формальное право выступать от имени народа. Как справедливо отмечал немецкий философ Эрнст Юнгер, «избирателю предоставляется возможность своим бюллетенем поучаствовать в жертвенном акте одобрения»^[12]. Само собой разумеющимся в этой связи является то, что самостоятельность и инициативность граждан здесь не приветствуется. Постепенно институты гражданского общества государство-корпорация подменяет симулякрами, которые на деле ничего или практически ничего не решают, создавая лишь видимость низовой гражданской активности и позволяя обществу время от времени выпускать накопившийся «пар». Государство-корпорация осуществляет свою деятельность не для населения, которое по идее должно представлять, – само население предназначено для того, чтобы государство-корпорация могло продолжать свое существование и приносить выгоду паразитирующим на нем.

В пропагандистских целях правительство современного кризисного государства (государства-корпорации), как правило, продолжает апеллировать к великой истории национальной государственности, патриотическим подвигам народа, взывать к сохранению «исконных» духовных ценностей и основ конституционного строя, однако в действительности такое государство существует лишь до тех пор, пока в нем есть необходимость у использующей его паразитической группировки, представленной в высших слоях бюрократии и крупном бизнесе.

Как уже неоднократно говорилось, сегодня одним из основных принципов или модусов управления социальными процессами в глобальном масштабе является деструкция. В условиях кризиса самой модели индустриального общества, рассчитанной на постоянное накопление капитала и максимизацию прибыли капиталиста, разрушение социальной инфраструктуры и паразитирование на ранее сформированных общественных институтах и богатствах являются фактически единственными средствами обеспечить рост доходов для узкой прослойки людей, оказавшейся на вершине общественной иерархии. Часть представителей этой прослойки тесно связана с наиболее крупными коммерческими компаниями, действующими преимущественно в отдельных странах, т.е. преимущественно на национальном уровне. Их бизнес в наибольшей мере нуждается в относительно дееспособном, «сильном» – если так можно выразиться – государстве. Они будут как можно дольше откладывать окончательное разрушение государства, что не является следствием какого-либо патриотизма или социальной ответственности, а имеет совершенно прагматическое объяснение. Другая часть мирового паразитического истеблишмента получает основной доход от деятельности компаний, жестко не привязанных к той или иной отдельной стране и действующих одинаково эффективно сразу в нескольких (зачастую – во многих) странах и регионах планеты^[13]. Для представителей этого слоя паразитического капитала значение национальных государств еще ничтожнее: стремительная их деградация не является угрозой их прибыли, поскольку бизнес, и без того транснациональный, в любой момент может быть перенесен из одной точки мира в другую. Так или иначе, и те, и другие видят в государственности не цель, а лишь средство.

Корпорация-государство, вероятно, является финальной стадией развития национального государства в том виде, в каком мы его знали. Такое состояние государства можно, пожалуй, рассматривать в качестве извращенной формы самого nation-state, в качестве разновидности национального государства, переживающего глубокое нездоровье. Это именно нездоровье, даже если мы возьмемся рассматривать государства, кажущиеся влиятельными и благополучными, такие как, например, США. Не воля широких масс довлеет над политикой государства-корпорации, не реализацией конкретно-исторических целей той общности, которая именуется народом, занято оно, но лишь краткосрочные интересы бизнеса узкой группы людей, сугубо бухгалтерские по своим масштабам соображения движут им. В сущности, не развитием государственности заняты сегодня власть имущие, но разрушением: это разрушение соседних, наименее устойчивых государственных общностей, и это также саморазрушение, т.е. разрушение собственного государства. Те, кто стоит у руля государств, имеющих наибольший экономический и военный потенциал, имеют возможность решать свои меркантильные задачи за счет других, более слабых государств. На сегодняшний день такой возможностью в полной мере обладают правящие и корпоративные элиты США. Обоснованные претензии на реализацию подобной стратегии выказывает также руководство Китая. Власть имущие в других странах вынуждены действовать в более узком поле возможностей, полагаясь в основном на ресурсы «своих» государств (т.е. тех государственных организмов, на которых они паразитирует), а в ряде случаев – также на ресурсы соседних политико-территориальных образований. Именно так выглядит современный империалистический порядок, представляющий собой нестабильную иерархию деструктивных, хищнических, в значительной мере асоциальных сил, прикрывающихся словами о защите национальных интересов.

Публичная политика, какая бы то ни было, становится отныне бесполезной. В условиях размытого, подорванного в своих основах суверенитета всякая победившая на выборах партия, всякое выборное должностное лицо оказывается в рамках строго заданной логики решений и действий, и горе тому, кто этой логике дерзнет не подчиниться: спектр возможных мер принуждения достаточно широк, от привлечения отдельных высокопоставленных должностных лиц к персональной ответственности (посредством ареста имущества за рубежом или даже путем физического устранения) до организации государственных переворотов, развязывания гражданской войны и объявления государства государством-изгоем (rogue state).

В 1988 году радикальный французский мыслитель Ги Дебор сделал совершенно верное и весьма прозорливое для своего времени замечание: «Во всех странах всё явственней намечается окончательное слияние экономики и государства; именно оно и является в последнее время главной причиной столь больших достижений в области экономики. Две эти силы, экономика и государство, заключили между собой и оборонительный, и наступательный союз, что дало им небывалое преимущество: о каждой из них можно сказать, что ей владеет другая сторона, хотя в любом случае, было бы абсурдом как-либо противопоставлять их друг другу или различать их намерения»^[14]. За тридцать лет после написания этих слов социальный порядок далеко шагнул в направлении подчинения всего и вся потребностям экономики, «развивающейся ради себя самой»^[15]. Сегодня очевидно, что экономика, вернее – интересы крупного транснационального капитала, окончательно подчинила себе национальное государство как управленческую модель. Управление обществом свелось к обеспечению экономических интересов определенных узких социальных слоев. Государство больше не то, чем оно, по идее, должно было бы быть, либо, напротив, наконец-то оно стало тем, чем всегда стремилось стать. В любом случае какие бы то ни было концепции, рассматривающие его с положительной стороны, и даже концепции в духе ленинизма о естественном постепенном отмирании государства, использующегося в целях уничтожения эксплуатации, можно смело отправлять на свалку.

В целом же можно констатировать, что, дрейфуя в сторону модели государства-корпорации, сливаясь с корпоративными структурами и выдвигая на первый план функции полицейско-репрессивного плана, современные государственные образования всё больше и больше теряют себя в качестве государств. В то же время, однако, отдельные коммерческие корпорации движутся в противоположном направлении, принимая на себя всё новые функции, ранее считавшиеся неотделимыми от реализации государственной власти. Но если государство перестает быть государством, постепенно превращаясь в корпорацию, то почему бы коммерческой корпорации не почувствовать себя государством?

---

^[1] Ohmae K. The End of the Nation State: the Rise of Regional Economies. L.: HarperCollinsPublishers, 1995. P. 12.

^[2] Маркс К. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 4. М.: Госполитиздат, 1955. URL: https://www.marxists.org/russkij/marx/1848/manifesto.htm

^[3] На наш взгляд, более подходящим для обозначения данного феномена является термин «государство-корпорация», с вынесением «государства» на первое место, т.к. это, прежде всего, именно государство – государство, ставшее схожим с корпорацией. Собственно «корпорация-государство» (т.е. корпорация, приобретшая ряд черт государства) – явление, которое также заслуживает рассмотрения; его анализ в настоящей главе следует за анализом государственности, деформированной в узкокорпоративных интересах. Далее по тексту мы придерживаемся именно этого понимания словосочетаний «государство-корпорация» и «корпорация-государство».

^[4] Фурсов А. Мир, который мы покидаем, Мир, в который мы вступаем, и Мир между ними: Капитал(изм) и Модерн – схватка скелетов над пропастью? // De futuro, или История будущего. М.: Политический класс; АИРО-XXI, 2008. С. 279.

^[5] Там же. С. 280-281.

^[6] Там же. С. 281.

^[7] Подробнее см., например: Labonte M. Systemically Important or “Too Big to Fail” Financial Institutions // Congressional Research Service Report. June 30, 2015. URL: https://www.fas.org/sgp/crs/misc/R42150.pdf

^[8] См.: Распоряжение Правительства РФ от 01.06.2009 № 745-р «О направлении бюджетных ассигнований на осуществление имущественного взноса Российской Федерации в Государственную корпорацию “Ростехнологии” для оказания финансовой поддержки открытому акционерному обществу “АВТОВАЗ”»; Перечень системообразующих организаций, дополненный на заседании Правительственной Комиссии по повышению устойчивости развития российской экономики 12 мая 2009 года // URL: http://www.economy.gov.ru/minec/press/doc1242311886548; Доклад об экономике России // Всемирный банк / 2009. № 18. URL: http://siteresources.worldbank.org/INTRUSSIANFEDERATION/Resources/rer18rus.pdf.

^[9] Жаворонкова Е.Н. Государственная поддержка крупного бизнеса в условиях финансово-экономической нестабильности // Государственное управление. Электронный вестник. 2011. № 27. URL: http://e-journal.spa.msu.ru/uploads/vestnik/2011/vipusk_27._ijun_2011_g./problemi_upravlenija_teorija_i_praktika/javoronkova.pdf.

^[10] О влиянии корпоративного лоббизма на участие США в военных операциях на Ближнем Востоке см.: Turley J. Big money behind war: the military-industrial complex // Aljazeera. Jan. 11, 2014. URL: http://www.aljazeera.com/indepth/opinion/2014/01/big-money-behind-war-military-industrial-complex-20141473026736533.html. Об интересах таких американских компаний, как Halliburton, BearingPoint, Bechtel и DynCorp, во вторжении США в Ирак см.: Кляйн Н. Доктрина шока. С. 445-470.

^[11] См.: Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 279, 283, 284.

^[12] Юнгер Э. Уход в Лес / пер. с нем. А. Климентова // URL: http://www.geopolitica.ru/sites/default/files/ernst_yunger_-_ukhod_v_les.pdf. В оригинале: Jünger E. Der Waldgang. Stuttgart: Klett-Cotta, 1980. S. 7.

^[13] Двум названным разновидностям паразитического истеблишмента, по всей видимости, должны соответствовать две разновидности государств-корпораций, выделенные А.Н. Хариным – внешние, возникающие в результате подчинения транснациональной корпорацией территории государства, и внутренние, которые могут стать следствием подчинения государства интересам собственной ТНК (см.: Харин А.Н. Корпорация-государство как альтернатива современному государству // Власть. 2012. № 9. С. 76). Хотя приведенная классификация государств-корпораций имеет определенную объяснительную ценность, лучше позволяя понять описываемый феномен, она, на наш взгляд, страдает излишним схематизмом, поскольку существенным образом упрощает реальную картину. На самом деле – и здесь достаточно привести в пример хотя бы путинскую Россию – многие государства (а равно их бюрократии) испытывают на себе влияние одновременно как зарубежных, так и «отечественных» ТНК.

^[14] Дебор Г. Комментарии к «Обществу спектакля» // Дебор Г. Общество спектакля: сборник. М.: Опустошитель, 2017. С. 158-159.

^[15] См. тезис № 16 «Общества спектакля»: Дебор Г. Общество спектакля // Дебор Г. Указ. соч. С. 29.