кризис государство общество политика философия экономика право суверенитет война метафизика революция Интернационал интернационализм постмарксизм альтернативы реформы переустройство великая перезагрузка great reset новый мировой порядок посткапитализм postcapitalism new world order
В «Капитале» Карл Маркс в качестве характерной черты (и условия существования) общества, формирующегося в условиях капиталистического способа производства, называет формальное равенство его членов — участников рыночных обменов, в т.ч. обмена наёмного труда на заработную плату. Люди в капиталистическом обществе = равные друг другу товаровладельцы[1], собственники товаров (одним из таких товаров выступает сам человеческий труд), отсюда — формально-юридическое равенство граждан, субъектов права. Здесь можно было бы вставить оговорку: да, мы знаем, что при этом капитализм всегда требовал наличия некапиталистической периферии (колоний и плантаций с узаконенным рабством, южноамериканских латифундий с полуфеодальными отношениями и т.д.), из которой он мог черпать дополнительные ресурсы для накопления и в которую мог канализировать вырастающую из процесса капиталистического накопления социальную энтропию.
Одной из характернейших ошибок большинства современных людей и, как ни странно, большинства интеллектуалов является понимание происходящих сегодня кризисных процессов в терминах цивилизационного противостояния, борьбы народов, столкновения национальных интересов. Смешно, но даже люди старшего поколения, даже те из них, кто на словах сохранил коммунистические убеждения и тоскует по СССР, напрочь забыли, судя по всему, о классовом анализе.
Нынешние вооружённые конфликты и внешнеполитические трения — и в Восточной Европе, и на Ближнем Востоке, и в Латинской Америке — являются национальными лишь по форме, по поводу для их начала, но вовсе не по существу. Скорее, это этапы всемирной гибридной гражданской войны, в которой отправными моментами служат долгосрочные планы транснациональных элит[1], а также внутривидовая конкуренция элит национальных (национальных не по своим долгосрочным интересам, а по своему происхождению и «кормовой базе»).
Digital technologies used to identify, profile, and supervise are often hailed as the serendipitous results of inevitable progress, while the long-term consequences of their application remain beyond the attention of lawyers and politicians. This article tries to close this gap by exploring and discussing probable effects of the application of such technologies for the present model of statehood and legal order. It examines the hypothesis that the ubiquitous digitalisation of governance and the increasing attention to individuals’ reputation in the provision of public services are related to the attempt of contemporary corporate elites to perpetuate their power and resolve the problem of building a new, post-capitalist social order. The article argues that the expansion of social control through digital technologies can lead to a gradual loss of constitutional subjectivity and political power by people.
Люди обычно не могут поверить тому, что кардинально расходится с их образом жизни, их устоявшимися привычками, ценностями и целями. Не могут, даже когда факты должны убеждать их в обратном. Одной ногой уже в пропасти, человек продолжает твердить себе, что всё хорошо.
Нам, например, трудно поверить в то, что развитие мира в ближайшие десятилетия сделает бесполезным накопление собственности (и вывернет само это понятие наизнанку). И в то, что личный автомобиль и свой загородный дом скоро вновь станут такой же роскошью, какими они были для жителей городов на заре индустриальной эры. Тем не менее, всё к этому, судя по всему, и идёт, хотя здесь, в России, увидеть это мешает туман сиюминутных бед и противоречий (которые, надо сказать, определённым образом связаны и с отмеченными глобальными трендами).
…вновь, в ходе беседы с коллегами, вскрылась вся проблематичность понимания такой универсалии, как «государство». Даже очень образованные люди, с учёными степенями и званиями, склонны осознавать окружающую политическую действительность в терминах цивилизационного противостояния. Это неплохо, но при таком подходе de facto любая попытка сориентироваться в процессах, происходящих вокруг, приводит к необходимости выбора «мы» или «они», «наши» против «ненаших», условно «за русских» или «за немцев». Понятное дело, что при такой постановке вопроса большинство нормальных (скажем так, воспитанных в ценностях хотя бы мало-мальского патриотизма, даже если это патриотизм, сочетающийся с симпатиями к либеральной рыночной экономике) людей выбирают «наших», а не «ненаших» (если не встают на путь предательства — путь, который, разумеется, по-настоящему не принято уважать ни здесь, ни за рубежом), а далее — любая попытка индивидуального политического самоопределения, как и любая попытка политической дискуссии становится бессмысленной, поскольку самоопределяющийся субъект попадает в дурную бесконечность само-собой-разумеющегося: если я за «наших», то любые мои недоумения / недовольства / претензии к «нашим» («нашему» правительству, «нашей» системе государственного управления, «нашей» социалке, «нашему» правосудию и т.д.) оказываются несущественными или, по крайней мере, не должны озвучиваться до тех пор, пока имеет место острая стадия конфликтного противостояния с «ненашими». Дурная бесконечность, отсылающая любой вопрос к одному и тому же началу, — это бесконечность восприятия абстрактного «государства» как безусловной ценности, бесконечность позиции «я гражданин такой-то страны, а потому должен всегда подстраивать свои убеждения под текущую позицию своего правительства». Не трудно заметить, что при таком подходе, если мысленно встать на место гражданина Германии, Франции, США, Бурунди, Гвинеи-Бисау и т.д., правота окажется на стороне соответствующего правительства (Германии, Франции, США, Бурунди, Гвинеи-Бисау…) и, соответственно, неправыми будут правительства тех стран, с которыми условная Бурунди или Гвинея-Бисау в настоящее время конфликтует. Таким образом, справедливость и правота, как и вообще почти любые ценности публично-правового порядка, предельно релятивизируются: всё, выходит, относительно, а потому незачем «сушить мозги», «наверху разберутся», «начальство всегда право, а моя хата с краю»… Но разве это то, что принято называть гражданской позицией?
Ludwing Heinrich Heyne, “Auch eine Krone” (“Тоже корона”) (1898, иллюстрация из немецкого еженедельника по искусству “Jugend”)
Нам открыто лишь внешнее проявление власти, и нам кажется, что мы видим, знаем её носителей… мы даже претендуем на то, что понимаем логику их решений. В действительности, те, чьи физиономии мелькают в телеэкране, могут быть всего лишь марионетками или шутами. А знаем ли мы кукловодов? Понимаем ли их логику? Насколько полно и точно эта логика может быть объяснена простым апеллированием к экономическим интересам (сохранения и умножения богатства)? Заканчивается ли она экономикой… или же простирается куда-то гораздо дальше? в сферу сакрального?..
Одним из ключевых вопросов современной политической науки является вопрос о том, что в действительности представляет собой государство и какова динамика его развития в условиях фазового перехода из модерна в постсовременность (постмодерн? постиндустриализм? постгуманизм?).
Можем ли мы сегодня быть уверены в том, что то, что мы привыкли обозначать понятием «государство» (state), действительно существует сегодня (можно радикализировать постановку вопросу – уверены ли мы в том, что обозначаемое этой универсалией когда-либо существовало прежде или было достаточно распространённым явлением?)? Можно ли сказать, что современные «государства» действуют в соответствии с тем особым типом рациональности, который в последние два–три столетия считался характерным для nation-state и который теснейшим образом связан с принципом народного суверенитета (гражданской нации как основания государственности)? Или же мы, скорее, можем видеть возрождение более архаичных «государственных» форм на низовом (доступном и знакомом рядовому гражданину) уровне — моделей клановой, племенной государственности, разнообразных mafia state с верхушечными разборками власть имущих за лакомые куски пирога (власти и собственности)? Было бы, впрочем, довольно наивно считать, что этот, доступный нашему взору, уровень и является отражением подлинной сущности современной «государственности». В эпоху глобального рынка не может не быть и глобального уровня организации власти над территориями и людьми. Разумеется, такая организация должна быть весьма далека от распространённых в массовом сознании конспирологических образов «мирового правительства», однако ошибки популярных теорий заговора не отменяют того, что на глобальном (или, лучше сказать, наднациональном) уровне такие управленческие структуры, связи, координация должны иметь место.
Подлинное понимание современного государства, мышление о котором по большей части представляет собой смесь давно устаревших и чрезмерно упрощённых теорий с густым туманом неясности и неполноты, невозможно без анализа феномена deep state («глубинного государства»), проникающего глубоко внутрь управленческих механизмов и проявляющегося как «внизу» (на национальном уровне), так и «наверху» (на уровне наднациональном). Без этого анализа мы никогда не поймём логику современных решений (e.g., массовый ввоз мигрантов в Европу в 2015 г., коронавирусный психоз 2020-21 гг., начало СВО) и событий.
Книга посвящена изучению различных правовых аспектов внедрения новейших технологий сбора, передачи, анализа и оценки данных в сферу публичного управления. В центре внимания исследования – своеобразный проект построения Системы социального кредита, развивающийся в настоящее время в КНР. Данный проект рассмотрен как частный случай более общей тенденции к использованию репутационных (биографических) данных и методов вероятностных вычислений для целей регулирования и контроля поведения граждан и деятельности организаций. Проанализированы принципиальные изменения, происходящие в государственном управлении под влиянием алгоритмического профилирования и ранжирования (в т. ч. рейтингования) субъектов. Рассмотрены вероятные направления воздействия цифровизации и датафикации публичного управления на современную модель конституционализма, процедуры осуществления контрольно-надзорных мероприятий, механизм юридической ответственности, систему социального регулирования. Выявлены наличные предпосылки и условия внедрения проектов, подобных китайской Системе социального кредита, в России; представлена прогнозная модель перехода к социально-кредитному управлению в нашей стране.
The book is devoted to the study of various legal aspects of introducing the latest technologies for collecting, sharing, analysing and evaluating data in the field of public administration. The focus of the research is a peculiar project of building the Social Credit System, which is currently being developed in the People’s Republic of China. This project is considered as a special case of a more general trend towards the use of reputational (biographical) data and methods of probabilistic calculations for the purposes of regulating and controlling the behaviour of citizens and the activities of organisations. The fundamental changes taking place in public administration under the influence of algorithmic profiling and ranking (including rating) of subjects are analysed. The probable directions of the impact of digitalisation and datafication of public administration on the modern model of constitutionalism, procedures for the implementation of control and supervisory activities, the mechanism of legal liability, and the system of social regulation are considered. The existing prerequisites and conditions for the implementation of projects similar to the Chinese Social Credit System in Russia have been identified; a predictive model of the transition to the social credit governance in the Russian Federation is presented.
